Эмэри интересовало всё: одежда, еда, кухонная утварь, обычаи, распорядок дня, словечки и взаимоотношения, погода, здоровье, рождаемость.
Погода стояла отличная, и они расположились в саду. Из окна служебного помещения за ними наблюдал Андрэ. Шеф и де Бланшфор казались такими милыми, увлечёнными, замечательными людьми, что невольно просилась умилительная улыбка на лицо… но вот к ним, спеша и волнуясь, приблизился секретарь Морритта.
Картинка изменилась. Андрэ даже прилип лбом к окну, видя, как эти двое одновременно развернули головы в сторону подходящего молодого человека и будто бы два хищника уставились на него. Парень даже не дошёл, а встал как вкопанный, начав ещё больше нервничать. Он уже хорошо отличал людей богатых от людей властных. Первые нарушали законы по дурости и спесивости, а вторые сами себя считали законом.
Секретарь выпрямился, постарался не показывать, что он прочувствовал давление из-за своего невольного вмешательства в их разговор, и как только его щеф, раскланявшись с мадам, оставил её, подошёл к Морриту и тихонько доложил о проблемах. Получив обещание, что как только месье Морритт проводит гостью домой, так подойдёт сам, чтобы переговорить с пришедшим директором института, он почти бегом скрылся в доме. В его голове всё время билось: «Gens de même farine!» («Два сапога пара!»)
— Что-то случилось? — поинтересовалась Катя, впрочем, не надеясь, что Эмэри поделится с нею, ища её понимания или поддержки. Это человек дела и ничего не пускает на самотёк.
— Ничего, что могло бы украсть ваше время у меня.
— И всё же мне пора домой, а вас ждут дела. Не хотелось бы усложнять вашу жизнь. Я вызову такси.
— Нет, я забрал вас из дому, и я верну вас.
Несколько дней ничего не менялось в графике общения между Катей и Эмэри. Первая половина дня была занята экскурсией в прошлое, а вторую половину они посвящали своим делам.
Глава 3
Переосмысление
Прошла неделя с Катиного возвращения, а она только сейчас стала осознавать, что дети больше никуда не денутся, что мама, пользуясь странноватым внутренним состоянием дочери, методично прогрызает мозг своими поучениями. А ещё сводило с ума ощущение вернувшейся молодости и свободы в одежде. Она может позволить себе выглядеть как угодно! Строить безрассудные вавилонские башни на голове, надевать обтягивающие зад брюки, постукивать тонкими каблучками босоножек или шаркать домашними шлёпками с вульгарным цветком на мыске, кутаясь в безразмерный халат.
Её не беспокоило то, что через несколько месяцев она будет вынуждена куда-то переехать, что нынешняя работа у неё временная. Это такие мелочи!
Даже смешно, как раньше она волновалась о своём месте в жизни, что она собой представляет, чего достигла или, вернее, не достигла. Теперь ей не надо было ничего себе доказывать, пытаться как-то реализовать себя. Это всё отвалилось как шелуха.
Катя с философским равнодушием рассматривала все варианты дальнейшей жизни. Она могла бы устроиться на работу по специальности и пахать там, завоёвывая себе место начальника отдела в крупной фирме. У неё бы это получилось, она не сомневается.
Могла поискать место в качестве вольного переводчика или, закончив курсы, стать экскурсоводом и работать ровно столько, чтобы хватало оплачивать учёбу детей. Был ещё вариант позволить отцу заботиться о ней и внуках. В принципе это её тоже устроило бы. Тогда она посвятила бы себя детям и истории.
Лёжа в кровати, приятно закутавшись в одеяло, она думала, какой интересный круговорот получился в её стремлениях! Когда-то она рвалась из семейного гнезда, считая, что медленно умирает, погрязнув в бытовых хлопотах, а сейчас она так наелась самостоятельности, ответственности, что подчас лень даже шевелиться.
Единственное, что толкает к действиям, это желание поддерживать комфортный образ жизни. А так она бы сейчас запоем читала бы книги, и не обязательно классику! Наслаждалась бы детективами, триллерами, романами! Как бы ей хотелось развалиться на подушках у телевизора, чтобы пересмотреть любимые фильмы или сходить в театр. Она бы купила все абонементы, чтобы до тошноты насладиться тем, чего была лишена много лет.
Её привлекала не только сцена, манило даже ожидание представления. Ей хотелось вкусить атмосферы, когда спокойно стоящие люди мирно беседовали бы об искусстве или, нарядные, сидели бы за столиками, потягивая из бокалов шампанское. Они даже не понимают, как счастливы в этот момент! Господи, её умиляли даже ругающиеся таксисты, которые не понимали, что они повелители скорости, недоступной ещё их прадедам! От их ругани веяло необузданной, не сдерживаемой воспитанием и внутренними рамками, дурной свободой! Эта свобода была выстрадана многими поколениями, и жаль, что они её используют в таком качестве, но это свобода!
Эмэри ухаживал за нею, никак иначе интерпретировать его внимание она уже не могла. Французам нравится казаться влюблёнными и пылкими, но это всего лишь флёр. Морритт не только ухаживал, он совершал уступку за уступкой в пользу Кати, облегчая ей жизнь. Интерес к истории — это одно, а личная забота — совсем другое. Он ей очень нравился, но… не до него.
Она могла бы прикрыться церковным браком с Бертраном, который нерасторжим, но… Опять это но! Всё было просто: Катерина не желала новых отношений. Наверное, устала. Пресытилась связью с мужчиной, и в этом плане возникал барьер во взаимоотношениях с Эмэри.
Она замечательно проводила с ним время, но искренне радовалась возвращению домой, скидывала верхнюю одежду, разбирала причёску и, влезая в лёгкий домашний костюм, наслаждалась общением с детьми и совершенно не желала кого — то пускать в свою постель и личную жизнь. Ей не до этого!
Однажды, в небольшом ресторанчике, где собирались пообедать Катя с Эмэри, скрываясь от какого-то столпотворения на площади, случился небольшой инцидент, который помог им объясниться. Морритт ухаживал за нею наедине и на людях, и это включало в себя множество мелочей, которые сложно уже встретить в Европе. Он подавал ей руку, придерживал дверь, усаживал её первой в кафе, поднимался, если она вставала, и совершал прочие мелочи, оберегая Катю.
— Вам не стыдно?! — неожиданно услышали они, после того как устроились за столиком.
К ним подскочила какая-то девушка, близкая по возрасту к Катерине, но одетая небрежно, словно ей всё ещё восемнадцать-двадцать, когда главное украшение — это юность и свежесть.
— Он же унижает вас тем, что ведёт себя так, будто вы больны или недееспособны! — громко начала она отчитывать их.
В зале все устремили взгляды на вошедшую пару и возбуждённую девицу. За окном, на площади в это время разворачивался митинг в протест чего — то, и с десяток женщин разделись догола. На симпатичных девушек
