— Что-то не так.
Нонна поднимает голову.
— Это вопрос?
— Если хочешь, я спрошу: что-то не так?
— А ты сам как думаешь?
Федор усмехается и садится в кресло напротив Нонны.
— А зачем мне думать? Я про тебя все, все, все знаю. Я тебя чувствую. Даже нет… Ты во мне, ты часть меня. Я же не задумываюсь, когда хочу, например, моргнуть.
— В том-то и дело. В том-то и дело…
— Не веришь?
Нонна разубеждает его:
— Нет, наоборот, верю. Я знаю это. У меня точно так же. Иначе бы я тебя не ждала. Я бы знала, что это бесполезно. Но я знаю тебя и знала, что ты вернешься. Потому что ты тоже во мне. Постоянно. Каждую секунду.
— Так в чем же дело?
— Просто дело в том, что я не знаю, рада я этому или нет.
— Так подумай.
Нонна резко вскидывает голову.
— Когда-то именно за это я тебя любила. За то, что всегда и везде ты оставался независимым. За то, что когда ты очевидно и страшно виноват, каким-то мистическим, каким-то непостижимым образом не ты, а все остальные чувствовали неловкость. Ты же — никогда. Феденька, родной, тебе нечего мне сказать, кроме того, что вот он я, люби меня и жалуй?
Федор улыбнулся одними губами, а глаза печально светились.
— Прости, а что еще?
— Прекрати так улыбаться. Я потеряю сознание.
— Ну и хорошо. Я раздену тебя и отнесу в постель. А потом грязно надругаюсь над твоим бездыханным телом.
Нонна вскакивает, хватая одежду.
— Прекрати шутить!
И он перестал. Он сказал то, чего она ждала все эти годы. Он произнес:
— Нонка, я виноват.
Она остановилась с охапкой тряпок.
— Я слушаю тебя.
— Это все, — он покачал головой.
— Все?
— Все.
— Значит, ты пропадаешь на сто лет, строишь там где-то новую счастливую жизнь, а потом приезжаешь и говоришь: «Здравствуй — это я. Я тут немного провинился».
— Да, Нонна, да! Это жизнь. Так бывает, люди ошибаются. Это только ты со своим максимализмом чувств не понимаешь.
— Я понимаю. Я ждала тебя.
— Вот ты меня дождалась. Вот я приехал. Вот он я. Я вернулся. Я хочу жить с тобой и с Мишкой. Я устал. Я постарел. Я идиот! Хватит, или еще каяться?
Нонна обнимает Федора, чтобы утешить. Не за «сейчас», не потому что ему приходится извиняться и делать это, по возможности, от души, чтобы она поверила, — ведь для его гордости это непосильное испытание. А за «потом». Ведь она уже знает, чем это кончится.
— Феденька, прости. Прости, родной. Я не права. Я просто…
Федя начинает жарко целовать ее.
Господи, дай ей силы устоять! И Нонна отстранилась. Но расплакалась, повалилась на диван, натягивала на себя одежду, путаясь в рукавах и пуговицах, и продолжала плакать.
— Родная, правда, не было дня, чтобы я вас не вспоминал, — беспокоился Федя.
— И мы… тоже все время помнили… Все время…
— Так что же ты плачешь? Все будет хорошо, — только и мог он сказать.
А Нонка вдруг неожиданно успокаивается и внимательно смотрит на мужа.
— Я поняла… Я сейчас поняла. Я все это время ходила и маялась. Я не понимала, что со мной. Я ведь тебя ни в чем не винила. Я простила, что ли?.. Сразу. Как ты говоришь, это жизнь, всякое бывает. Люди встречаются, расходятся, снова встречаются… Я тебя не винила за наш разрыв. Я ведь не глупая бабенка. Я все ходила эти дни и думала: почему я не могу кинуться тебе на шею и висеть на ней, пока меня силой не отцепят?
— Если у тебя кто-то есть, помни, я — самый лучший.
— Федя, не переводи все в шутку. Это очень серьезно. Послушай, что я тебе скажу.
Федор присаживается на корточки напротив Нонны и берет ее за руки. Нонна смотрит на него с нескрываемой нежностью.
— Федя, я тебя не прощаю…
Федор делает движение головой, словно хочет возразить что-то, но она предупреждает его.
— Дай мне сказать. Я не прощаю тебя за то, что мы голодали, а тебя не было рядом. Я не прощаю тебя за то, что мы болели, а тебя не было рядом. Я не прощаю тебя за то, что когда было страшно и… так страшно… Как страшно было, Федя, ты даже представить себе не можешь! — всхлипывала Нонка.
Федор обнимает ее колени.
— Но не только за это. Я не прощаю тебя за то, что когда нам было хорошо, тебя не было рядом. Я не прощаю тебя за то, что когда Мишка занял первое место на математической Олимпиаде, мы не могли с тобой разделить радость. Я не прощаю тебя за то, что когда напечатали мою первую пьесу, я не могла с тобой распить бутылку шампанского… Прости меня за то, что я тебя не прощаю.
— Это пройдет?..
— Конечно пройдет. Но не сейчас. Мне надо идти. У меня важное дело.
Юля распечатала иностранный конверт. Руки дрожали. Сама себя пару раз ударила, чтобы привести в чувство, пробежала глазами послание и издала торжествующий вопль.
Из комнаты выбежал Эдик.
— Эдька, я получила!..
— Миллион?
— Развод!
— Ну, это почти что миллиард!
— Я его получила! Я свободна! Я совершенно свободна!
Эдик сгреб ее в охапку.
— Ты так думаешь? А я говорю, нет, не свободна.
— Да ты домостроевец!
— А я предупреждал.
— А я, дурочка, пропустила мимо ушей. Надо же так вляпаться.
— Да, надо было слушать, когда тебе говорят, — приговаривал он, целуя Юльку. — Я же просто так ничего не говорю.
— Я заметила. А сам ты при этом считаешься женатым.
— Значит, сначала празднуем твой развод, потом мой развод, а потом…
— Молчать! Пока молчать!
— Есть, мой командир. Когда будем праздновать первое событие?
— Сегодня? Нет, давай завтра. У меня сегодня срочное дело…
— Какое такое дело? — Он подталкивает ее к спальне.
— Секрет.
— Какой такой секрет?
— Очень личное…
— Личное? Еще более личное? — доносится голос инфернальщика уже из-за дверей.
Если не было эффектного начала, должен быть стоящий финал. Собственно, зачем эта книга, потрепанная тетрадь в девяносто шесть листов? Залитая чаем, запорошенная табачным пеплом, пахнущая тремя разными марками духов, смешавшимися в один крепкий женский запах. Жизнь вечна. И потому одна. Одно бесконечное лето, одна длинная зима, печальная раздумчивая осень, беспокойная весна. Времена года не сменяют друг друга. Они проступают из-под разлинованной сетки календаря. Ведь трудно протопать целую жизнь и лишь четырежды сменить обстановку. Поэтому одна великая Зима, как и ее легкомысленные сестры, дробит себя на множество зим, весен и всех прочих. Точно по количеству прожитых годов. Жизнь прекрасна. Потому что одна и вечна. Неприятно слушать, как, венчая, священник в заморском кино произносит: «Пока смерть не разлучит вас…» А потом? Может быть, есть пятое время года?
