class="p1">— Я полагаю, мы оба, и вы, и я, стоим большего, чем ходить в подручных у князя Конрада. Как вы думаете, господарь? — спросил Вацлав.
— Как я думаю? — Лев старательно делал вид, будто вопрос собеседника застал его врасплох. — Да, пожалуй, Конрад хочет надеть шапку, которая ему не в пору.
— А вы умны, король Лео. — Вацлав улыбнулся. — Вы сразу догадались, что моя цель — совсем не та, о которой мы говорили утром. Правда ведь?
Лев согласно склонил голову.
— Пусть князь Конрад пребывает в заблуждении, пусть думает, будто мы всего лишь помогаем ему в его притязаниях. Польша, немцы, монастыри — это бред.
— Да, ты прав, — хмуро отрезал Лев.
«Чего же ты добиваешься, Вацлав?!» — лихорадочно размышлял он.
Они присели на огромный, обросший мхом валун. Долго молчали, Лев ждал, когда же наконец Вацлав поведёт речь о том, ради чего, собственно, учинил он и этот вечерний пир, и утренний снем.
— Известно ли вам, дорогой король Лео, что князь Лешко умер в изгнании? Нет? — спросил вдруг богемец, запахиваясь в горностаевый плащ. — Думаю, что нет, — добавил он, заметив на лице Льва мгновенно вспыхнувшее, но тотчас исчезнувшее крайнее изумление. — Так вот, его вдова, родная сестра моей матери, королева Аграфена, провозглашена можновладцами «королём польским». Смешно, конечно, не правда ли? Король в юбке. Но Аграфена составила завещание, в котором объявила меня своим наследником.
«Ах, вот оно что! Для себя стол краковский очищаешь». — Лев криво усмехнулся.
— Но в Польше мне будет трудно удержаться без крепкого союзника, — продолжал меж тем Вацлав. — Ибо многие паны, а в особенности немецкие колонисты и настоятели монастырей, держат сторону Генриха Силезского.
— Что же ты хочешь от меня? — напрямую, без обиняков, спросил Лев.
— Предлагаю поделить Малую Польшу. Мне — Краков, тебе — Сандомир и Люблин, — неожиданно резко и быстро выпалил Вацлав.
— А Конрад?
— Пусть покуда полагает, что мы идём воевать за него. А потом пускай убирается в свои мазурские болота! — Вацлав внезапно расхохотался.
— Хорошо бы сохранить в тайне нашу с тобой толковню. — Лев стал озираться по сторонам. — Как бы Конрадовы люди чего не пронюхали.
— Об этом не беспокойтесь, господарь. Вокруг лагеря крепкая охрана. Так каково ваше решение?
— Мне по нраву твой замысел. Но знай: исполнить его будет вельми трудно.
— Отчего же?
— Ты ещё молод и, верно, плохо знаешь польскую шляхту. А меж тем эта гонористая мелюзга может натворить немало пакостей. Равно как и паны-можновладцы, кои ненавидят друг дружку паче самого лютого врага-иноземца.
— Но вы будете держать мою сторону?
— Да. Сандомир и Люблин — жирный кусок польского пирога.
Собеседники рассмеялись и обменялись дружескими рукопожатиями.
— Ну, нам пора вернуться в шатёр. Ваша супруга, наверное, скучает без нашего общества. — Вацлав взял Льва за локоть и увлёк его за собой.
Так между галицким и богемским королями был заключён тесный союз.
84.
Опасения Льва вскоре подтвердились. Когда галицкие и луцкие ратники вместе с дружиной мазовецкого князя обступили Краков, среди Конрадовых бояр открылась измена. Можновладцы, соблазнённые предложениями засевшего в городе Генриха Продуса и его сторонников, мещан-немцев, стали переходить на сторону осаждённых и уводили от крепости своих воинов. Конрад гневался, но сделать ничего не мог. Дружинникам Льва и Мстислава пришлось довольствоваться полоном и добром, захваченным в испустошенных окрестностях Кракова и Сандомира.
Сейчас Лев лишь со снисходительной улыбкой вспоминал о своём прежнем яростном желании владеть Краковом и всей Полыней. Да, конечно, короны, роскошный двор, приёмы, пиры, признание в Европе — это тешит самолюбие, но это только внешний лоск, под которым сокрыты бесконечные, поражающие своей беспощадностью дрязги панов и гонористой шляхты. Раздел малопольских земель с богемским королём был мыслью более заманчивой, но её приходилось откладывать на будущее — с востока, из степей, снова тучами ползли грозные пугающие вести.
Сидя на раскладном стульце перед стенами неприступного Кракова, хмуро взирая на зубчатые квадратные башни, на сверкающие на солнце булатные шлемы защитников города, Лев, едва ли не впервые, стал думать о бессмысленности и ненужности всего творимого ими. Будь она проклята, эта извечная борьба за столы, за власть, отнимающая все силы без остатка! Она безнадёжна и нелепа. Вот дед, Роман Великий. Объединил в своих руках Галич и Волынь, овладел Древним Киевом, пригнул к земле Литву, а потом вмешался в мелкие распри поляков и по-глупому сложил голову, угодив в засаду под Завихостом. Кстати, подстроил деду ловушку не кто иной, как этот противный, мерзкий старикашка Конрад, воображающий, что они с Мстиславом воюют за его право носить королевскую корону. Что ж, мир воистину тесен.
Главное, к чему пришёл в своих размышлениях Лев — это то, что всегда, в любом деле, большом или малом, надо уметь вовремя останавливаться. Дед, всецело охваченный порывами честолюбия, остановиться не сумел и сложил голову. Он, Лев, тоже только с приходом старости научился удерживать свои желания, иной раз он бывал излишне упрям, излишне горд и тороплив.
Внезапно вспомнилось убиение Войшелга. Лев перекрестился и отогнал мрачные видения. Не время.
Одного из предателей-панов, Пилецкого, галичане захватили в Вескидских горах. Пан, потеряв в стычке своих ратников, был обезоружен и приведён в лагерь ко Льву.
Князь долго безмолвно смотрел на гордое, напыщенное, исполненное самодовольства бритое лицо можновладца с пышными, вислыми усами, с чубом, лихо закрученным и ниспадающим на чело.
Пилецкий важно вышагивал в дорогом зелёном кунтуше, щедро украшенном самоцветами, в высоких сапогах красного тима со звонкими венгерскими шпорами, в заломленной набекрень шапке куньего меха.
«Словно и не в плен попал, а на приём или на снем явился», — вид гонтего ляха вызвал у Льва глухое раздражение.
Пилецкий был уверен, что сейчас «русский круль» возьмёт с него большой выкуп и отпустит, и потому держался нагло и самоуверенно.
Что ему гривны?! Он следующим же летом сдерёт семь шкур со своих холопов, пусть хоть придётся стегать их плетьми до костей. А ещё он возьмёт большие пошлины с проезжих купчишек из Регенсбурга — мытное, весчее, повозное!
Не о чем вздыхать и кручиниться было богатому пану!
Так и спросил напрямик:
— Что от меня надобно, господарь добрый? Назови свою цену.
Он не понял, что этими словами привёл Льва едва ли не в бешенство и тем самым
