его оказывалось препятствие. Этот малыш никогда не усомнится в своем праве сказать «я», обращаясь к любому встречному. Он всегда будет считать себя равным любой живой душе, чего все ВаН’Жарри желали своим детям. – Пусть они идут, Хэ’энала. Все будет хорошо. Пусть идут.
Хэ’энала, прижимавшая к себе Софи’алу, ничего не сказала. «Вот и поединок, – думала она, – между Ингви и Адонаем. Между Судьбой и Провидением, на месте, в котором Судьба правила так давно…»
Она заметила, что Исаак перестал жужжать. Нагой, как всегда, он словно бы никогда не чувствовал холод. Или, может, и чувствовал, но не испытывал к нему интереса. На кратчайший миг он посмотрел Рукуею в глаза.
– Приведите с собой поющего, – таковы были его слова.
Долина H’Жарр
2085 год по земному летоисчислению
– Шетри, мне кажется, сумел бы сохранить свою анонимность, однако во внешности моего пасынка присутствовали черты подлинного жана’ата, – много лет спустя сказала Суукмель Шону Фейну, вспоминая рассказ Рукуея об этом путешествии. – И в итоге они решили придерживаться легенды, сочиненной Кажпин и называвшей Рукуея сторонником Атаанси Эрата, захваченным во время нападения на деревню.
Шетри они называли охотником за наградой – человеком, продававшим полиции свои способности следопыта в обмен на мясо казненных преступников руна. А сами они вели Рукуея в Гайжур на допрос в расчете на то, что он выдаст место обитания северных налетчиков.
Некоторые из встреченных по пути руна, пользуясь безопасной возможностью, забрасывали плененного врага камнями или ограничивались тем, что выкрикивали оскорбления. Другие предпочитали пнуть; Тийат и Кажпин непринужденно отражали такие попытки, впрочем не проявляя излишнего пыла, который мог бы ненароком раскрыть обман. Прежде чем они добрались до самого северного из судоходных притоков реки Пон и на короткий срок арендовали мощную моторку, Рукуею пришлось узнать вкус собственной крови: прилетевший камень разбил ему губу. Кроме того, за ними на несколько дней увязался старик-рунао. Из чистого любопытства однажды утром они решили подождать его.
– Он сообщил им, что никогда не думал дожить до такой старости, – вспоминала Суукмель. – Рукуей был очень растроган его словами.
– Кости этого болят, – причитал старик. – Дети этого разбрелись по городам. Пусть джанада съедят этого! – сказал он Тийат. – Этот устал от одиночества и от боли.
Тийат посмотрела на Кажпин, и обе они повернулись к Рукуею, годами не евшему мяса руна. Кажпин протянула руку и театральным жестом подтолкнула Рукуея вперед по дороге.
– Правильно, – громко согласилась Тийат, отгоняя старца. – Пусть джанада поголодают. – Однако Рукуей посчитал, что не раскроет никакой тайны, если ответит старику:
– Спасибо. Спасибо за предложение… – и вновь споткнулся, получив подзатыльник от Шетри.
– В некоторых местах находились наши подлинные союзники, – сказала Суукмель Шону. – Время от времени люди предлагали нам заночевать под кровом или устраивали на ночь под навесом и рассказывали Рукуею и Шетри o каких-нибудь давно почивших жана’ата, известных своей добротой. Но таких было мало, очень мало. По большей части их встречали безразличием. Иногда с некоторым любопытством, но чаще всего откровенным равнодушием. На моего пасынка этот факт произвел глубокое впечатление: оказалось, что руна в своей среде живут так, как если бы мы вообще не существовали.
– Люди третьего Благочиния подлинно и надежно унаследовали мир, моя госпожа, и потому придерживаются высокого мнения о себе и своей роли. Вы, жана’ата, лишаете их этой иллюзии, – ответил ей Шон. – Поэтому они пытаются изобразить дело так, будто вы никогда не имели никакого значения для них.
«Жана’ата одиноки, – подумал тогда Шон, – они подобны божкам, чьи сторонники сделались атеистами». В своей душе он с неожиданной уверенностью полагал, что более всего уязвляет сердце Бога не восстание, не сомнение, но равнодушие.
– Не ожидайте от них благодарности, – предостерег он Суукмель. – Не ждите даже малейшей признательности! Они никогда более не станут нуждаться в вас, как это было раньше. Пройдет еще сотня лет, и вы, скорее всего, превратитесь в воспоминание. Сама мысль о вас будет наполнять большинство их презрением и памятью о позоре.
– Тогда-то мы и в самом деле канем в забвение, – прошептала Суукмель.
– Возможно, – промолвил ее жесткий собеседник. – Вполне возможно.
– Но если вы не видите никакой надежды для нас, зачем же вы остались здесь? – потребовала она ответа. – Чтобы поприсутствовать при нашей смерти?
Шон едва не произнес в третий раз это слово – возможно. Однако вовремя вспомнил своего отца, его глаза, светящиеся чистым и беззаветным весельем, которое Маура Фейн любила и разделяла, качающего головой над очередным позорным примером способности рода людского тупо и бестолково навлекать на себя несчастья.
– Ах, Шон, мальчик мой, – говорил тогда Дэвид Фейн своему сыну, – только ирландский еврей может оценить полную хреновину такого масштаба!
Какое-то время посмотрев в бледные северные небеса, Шон вспомнил о стране, где жили его собственные предки. Как целибатный иезуит и единственное дитя, он заканчивал свой род. Посмотрев на Суукмель, на ее осунувшееся, посеревшее лицо, он наконец ощутил сочувствие к тем дуракам, которые ожидают обрести честность и разум в этом, а не в следующем мире.
– Отец мой происходил из древнего священнического рода, моя мать была отпрыском старинной владетельной семьи, – сказал он Суукмель. – Роды матери и отца могли пресечься тысячу раз. Тысячу раз они едва не уморили себя сами участием в политических интригах, убежденностью в правоте своей нравственной позиции и смертельным отвращением ко всякого рода компромиссам. Тысячу раз эти семьи могли остаться всего лишь воспоминанием в памяти Бога.
– И тем не менее они живы? – спросила она.
– Были живы, когда я в последний раз к ним заглядывал, – ответил он. – Большего гарантировать не могу.
– Ну, может быть, сумеем и мы, – без особой убежденности произнесла Суукмель.
– Черт, да, может, и сумеете, – пробормотал на английском Шон, вспоминая афоризм Дизраэли: «Понять не могу, почему Бог избрал евреев Своим народом». – Моя высокочтимая и весьма уважаемая госпожа Суукмель, – произнес он на к’сане со странным своим акцентом. – С полной уверенностью я могу сказать только одно: невозможно заранее сказать, кто из нас больше понравится Богу.
Глава 34
Ракхат: посадка на планету
Октябрь 2078 года по земному летоисчислению
Даже в том случае, если Шон Фейн питал какие-то иллюзии относительно того, что жизнь на Ракхате могла принять здравый оборот, он утратил их целиком вплоть до почти полного забвения в часы, предшествовавшие посадке экспедиции «Джордано Бруно» на планету.
При всей красоте законов и механизмов химии, физика полета всегда побеждала его, и Шон регулярно ожидал с врожденным пессимизмом, что скептицизм его вот-вот оправдается и несущее его транспортное средство взорвется
