ли ему опасаться того, что реформы его могут оказаться ошибкой. Высочайший ответил: возможно, но это будет блистательная ошибка.
Хэ’энала встала и подошла к краю скалы, ветерок теребил ее шерсть. Поднявшись, Суукмель подошла к ней.
– Я слышала песни многих богов, девочка. Глупых богов, могущественных богов, капризных богов… богов податливых и тупых. Давно, когда ты впервые пригласила нас в свой дом, дала нам еду и кров и пригласила нас остаться, я запомнила твои слова о том, что все мы – жана’ата, руна и люди – являемся детьми Божьими и наш ранг настолько высок, что любые различия между нами несущественны, если смотреть в перспективе.
Суукмель окинула взглядом долину, ныне усыпанную каменными домами и полную голосов, высоких и низких, ставшую домом для руна и жана’ата и одного-единственного инородца, которого Хэ’энала называет своим братом.
– Я думала, что это всего лишь песня, спетая иноземцем глупой девочке, способной поверить во всякую чушь. Но Таксайу была дорога мне, a Исаак был дорог тебе, и я хотела услышать эту песню, потому что мечтала попасть в такой мир, в котором жизнь будет определяться не происхождением, и похотью, и отмирающим законом, но любовью и верностью. И в этой долине подобная жизнь возможна. И если надеяться на такой мир ошибочно, то эта ошибка заслуживает названия блистательной.
Хэ’энала опустилась на колени и оперлась рукой о камень, чтобы не согнуться. Плач поначалу был негромок, но они вдвоем оставались на склоне, вдали от тех, кого могла бы смутить слабость вождя. Мгновение располагало к покорности, усталости и тревоге, голоду и ответственности; тоске по далеким родителям и скорби об ушедших детях, ко всему, что могло быть и не случилось.
– Рукуей вернулся домой, – наконец произнесла Хэ’энала едва слышным голосом, уткнувшись лицом в живот Суукмель. – Это нечто. Он видел все и повидал все. Он вернулся сюда. И он остался…
– Сойди со своей горы, сердце мое, – посоветовала ей Суукмель. – Послушай снова музыку Исаака. Вспомни, что ты подумала, в первый раз услышав ее. И пойми, что если все мы дети одного Бога, то однажды должны стать одной семьей.
– A если Бог – всего лишь песня? – спросила одинокая и испуганная Хэ’энала.
Суукмель долго молчала. И наконец произнесла:
– Наша цель от этого не изменится.
– Только послушать их! – шепнула удивленная Тийат ВаАгарди. – Могла бы ты подумать, что джанада способны на подобные споры?
– Совсем как в старые дни, – согласилась Кажпин ВаМасна, – только теперь спорят они, а не мы.
Какое-то время послушав пререкания, она легла на спину и принялась разглядывать шествовавшие над долиной облака. Давно прошло то время, когда Кажпин нуждалась в чьем-то согласии для того, чтобы принять решение, – и этот дефект собственного характера ее более не смущал. Она посмотрела на Тийат:
– Вот что, пусть поговорят до второго восхода, a потом уходим.
Тийат признательно посмотрела на спутницу. Отслужив свое в армии, досыта наевшаяся убийством, Кажпин ВаМасна по собственному желанию отправилась на север, где помогала ВаН’Жарри обоих видов облегчать свою жизнь посредством нападения на торговые караваны руна. Тийат же в прошлые времена принадлежала к числу доместиков, занимая ответственное положение, и пользовалась доверием хозяев, однако до сих пор нередко пряталась в середине стада и восхищалась Кажпин, не унижавшей себя, но ладившей со всеми.
Когда по всему сообществу распространилась весть о прибытии новых иноземцев, Кажпин вместе с Тийат вызвалась сходить на юг и вернуться оттуда в Н’Жарр с человеком, затеяв таким образом бушевавшее до сих пор фиерно. Большинству руна дискуссия уже надоела, и они разбрелись на поиски съестного, однако жана’ата признаков консенсуса не обнаруживали.
– Хэ’энала, – говорил Рукуей, – я изучил все отчеты! Да, там есть много такого, чего я не понимаю. Там слишком много слов и идей, в которых я не в состоянии разобраться. Но иноземцы вновь здесь. Они прилетели сюда из-за нашей музыки и вот вернулись опять. Нам надо познакомиться с ними…
– Но что, если все эти разговоры о музыке Бога бессмысленны? – вопросила Хэ’энала, пытаясь не обращать внимания на жужжание Исаака, становившееся все громче и требовательней. – Если мы ошибаемся…
Тийат заговорила впервые…
– Нет, не бессмысленны! Некто думает…
Она умолкла, смутившись, однако молчать в такой ситуации не захотела. Тийат любила ту музыку, которую нашел Исаак; и вообще это была единственная музыка, которую она была способна слушать, и эта музыка преобразила ее.
– Скажу, что мы должны позволить другим иноземцам услышать ее. Отчасти это и их музыка!
– Кроме того, они могут помочь нам и в других вопросах – как честные парламентеры, например, – отметила Суукмель, послужившая своей практичностью двум правительствам. – Они могут вернуться на юг и начать переговоры от нашего имени…
(…Ууууннхх…)
– Но зачем, во‑первых, им понадобится являться сюда, не говоря уже о том, чтобы помогать нам? – возразила Хэ’энала. – София отравила их ум, настроила против нас! Они будут видеть в нас только убийц, и воров, и…
– Необязательно. – Шетри бросил короткий взгляд на свою коллекцию наркотиков.
Опустив уши, Хэ’энала воскликнула:
– Похитив человека, союзника не приобретешь!
(…Уууууууууннхх…)
– Я побывал повсюду, кроме самого юга, – проговорил Рукуей, стараясь, чтобы его было слышно вопреки поднятому Исааком шуму. – Я должен видеть всех остальных, каждого на собственном месте. И если я должен понять их, мне следует слышать их слова, сказанные свободно…
– К тому же, – заметил Шетри с легкой едкостью в голосе, – Рукуей обладает внушительным опытом в искусстве обмана. Кто способен лгать более убедительно, чем поэт, понуждаемый ко лжи голодом и угрозой смерти?
Хэ’энала остро посмотрела на него, однако не захотела отвлекаться.
– Это безумие, Шетри, – сказала она наконец ровным тоном. – И слишком опасное для тебя и Рукуея. Пусть это сделают Тийат и Кажпин…
(…Уууууууууууууннхх…)
– Два вида разума решат любую задачу лучше, чем один, – заметила Тийат, обводя кроткими глазами собравшихся. – И если два хорошо, – продолжила она, – то три будут еще лучше, так что нам нужно идти за иноземцем.
(…Уууууууууууууннннннхх…)
Желтый свет зажегся на юго-востоке, однако холод не ослабел с восходом второго солнца Ракхата. Кажпин встала, зевнула и потянулась, стряхивая скуку.
– Только держите рты на замке, руки в карманах, а ноги в сапогах, – посоветовала она Шетри и Рукуею. – Если вас разоблачат, мы с Тийат изобразим констеблей, разыскивающих пару ВаХаптаа.
– Кажпин способна врать, как поэт, – серьезным тоном заметила Тийат, схлопотав за эту шпильку шлепок хвостом от подруги.
– Всякую трудность можно использовать для собственной выгоды, – произнесла Суукмель, посмотрев на годовичка-руна, копошившегося у нее на коленях – сына Тийат, ребенка доброго, но настойчивого, когда на пути
