После обеда, когда Сэмюэл захрапел в кресле, Сьюзен Рэндолл позвала Адама на кухню. Она мыла посуду, он вытирал.
— Знаешь, Адам, мы решили уехать из деревни. Как только продадим ферму.
Адам кивнул:
— У меня был разговор с Сэмом. Он сказал, что времена настали тяжелые.
Хейхоу посмотрел на усталое, осунувшееся лицо Сьюзен и подумал, что Рэндоллам нужно уехать отсюда как можно скорее.
— У меня душа разрывается. Я прожила здесь всю свою жизнь, но мы больше не можем платить. И я неважно себя чувствую. Доктор сказал, что мне вреден здешний воздух. На Рождество умер муж сестры Сэма и оставил ей сто акров земли под Линкольном. Отличной земли. Нам имеет смысл переехать туда и помочь ей.
— Хорошая мысль, Сью, — поддержал ее Адам.
— Вот только… — Она сполоснула стакан. — Я волнуюсь за Элен.
Хейхоу взял у нее стакан.
— За Элен?
— Она обожает маленького Майкла… Не разбей стакан, Адам Хейхоу, — другой посуды у меня нет.
— Извини.
Адам осторожно вытер стакан и поставил его на стол. Он всегда считал Джулиуса Фергюсона холодным и властным отцом, но вчера почувствовал в нем что-то куда более опасное. Элен попала в липкую паучью сеть эгоизма и извращенной любви. Адам был терпеливым человеком, однако ощущал непреодолимое желание немедленно освободить ее.
Впрочем, он понимал, что следует немного подождать.
— Ты уже сказала ей, что уезжаешь? — спросил Хейхоу, у которого возникло дурное предчувствие.
Сьюзен Рэндолл кивнула:
— Еще две недели назад. Но сомневаюсь, что она мне поверила. — Ее красивое, но поблекшее лицо сморщилось. — Иногда я не могу до нее достучаться. Когда будто она слушает только то, что хочет слышать.
— Если она любит Майкла так, как ты говоришь, то, естественно, ей нужно время, чтобы привыкнуть к мысли о расставании с мальчиком. Я уверен, она придет в себя.
Остатки посуды он вытирал молча. Когда Сьюзен расстелила на плите мокрую тряпку и наполнила чайник, Адам внезапно сказал:
— Сью, если Элен будет продолжать тебя тревожить, ты напишешь мне, ладно? Мне придется немного поездить, но я оставлю тебе несколько адресов.
После ссоры отца с Адамом Хейхоу Элен ждала, что отец перестанет с ней разговаривать. Она помнила, как в детстве отец после какого-нибудь пустякового проступка обращался с ней холодно, отвергая все неуклюжие попытки девочки попросить прощения.
Однако Джулиус был внимательным и всячески демонстрировал ей свою любовь. Он поехал с ней в Кембридж по купать материал на платье и возил в Эли смотреть кино. Выбирая ткань в «Мерчантс», Элен смутилась и растерялась. Она не могла вспомнить, какой цвет ее любимый. Ах да, ну конечно зеленый. Но когда она приложила к землистому лицу отрез ситца цвета зеленого яблока и посмотрела в зеркало, то сразу поняла, что в зеленом выглядит совсем больной. Отец предложил взять белую материю: сказал, что белое больше всего идет молоденьким девушкам. Элен купила отрез белого канифаса и немного муслина на подкладку. Пока ткань отрезали и упаковывали, ей отчего-то было не по себе.
Закончив шить платье, Элен примерила его и показалась отцу. Он сидел у себя в кабинете и писал проповедь.
— Ты красавица, моя милая, просто красавица. — Она видела в его глазах одобрение. — Сегодня я переоденусь к обеду. Нельзя забывать старые привычки.
В тот вечер он открыл бутылку хереса, зажег в столовой свечи, наполнил бокал Элен и сказал:
— Конечно, я не одобряю, когда молодые девушки употребляют алкоголь, но в последнее время у тебя было не так уж много удовольствий, правда, Цыпленок?
Вечер стоял жаркий, двустворчатая застекленная дверь была открыта, и вокруг свеч вились мотыльки. Элен мелкими глотками пила сладкий херес и смотрела, как они опаляют крылья в пламени.
За свиными отбивными последовал пудинг с патокой. Айви строго следовала меню, составленному на неделю, независимо от времени года. Джулиус Фергюсон рассказал Элен несколько смешных случаев, которые приключились с ним в детстве, когда он жил с родителями в Индии.
— Очень необычная страна. Я хотел вернуться туда и стать миссионером, но после смерти моей дорогой Флоренс… Климат в Индии не подходит для маленьких детей. В шесть лет меня отправили в Англию и отдали учиться в интернат.
— Папа, а ты не возражал? — с любопытством спросила Элен.
— Возражал? Что за странный вопрос. Уже не помню.
Элен перестала его слушать и начала разглядывать выцветшие обои и золотистые тени, которые отбрасывали на стены керосиновые лампы. Временами она улыбалась и кивала головой, ощущая себя деревянной марионеткой, которую кто-то дергает за ниточки.
После обеда они гуляли по саду. Наступили сумерки, но жара не спадала. Цвели лилии, из их разверстых белых пастей торчали тычинки. Элен ощущала их душный, сладкий запах.
— Любимый цветок Флоренс, — сказал Джулиус Фергюсон и сорвал лилию. Из сломанного стебля потек сок. — Это тебе, моя милая.
Элен сунула цветок в волосы.
Отец попросил ее сыграть на пианино. Она сыграла «Песню в сумерках» и «Нежно и тихо». Потом он раскрыл пожелтевшие, выцветшие ноты под заголовком «Когда тебе было шестнадцать» и поставил их на пюпитр.
— Любимый романс Флоренс, — вздохнул Джулиус.
Посмотрев на фотографию матери, стоявшую на крышке пианино, Элен увидела, что Флоренс, как и она сама, была в белом платье и с белым цветком в волосах. «Нет, я не марионетка и не блуждающий огонек, — подумала Элен. — Я стала призраком».
В мае Джо наконец получил увольнительную, сел на попутный грузовик и вышел в полумиле от госпиталя, в котором работала Робин. Днем, когда у Робин закончилась смена, они гуляли в саду за виллой. В круглом пруду плескались карпы, а молчавшие, поросшие лишайником фонтаны отбрасывали тени на стоячую зеленую воду. На пыльные розовые кусты смотрели осыпавшиеся статуи пухлых херувимов. Джо и Робин устроили пикник с хлебом, ветчиной и оливками и фотографировали друг друга.
— Почти как в старые добрые времена… — сказал счастливый Джо. — Вино…
— И приличная еда.
— Нам нужна музыка.
— У одной из санитарок есть граммофон.
Робин побежала к дому и через десять минут вернулась со старым заводным граммофоном.
Они раз за разом ставили «Любовь приходит» и танцевали на поросших травой дорожках, петлявших среди цветников. Какое-то время Робин не ощущала ничего, кроме солнца, запаха роз и тепла обнимавших ее рук. Когда граммофон начал заедать, песня зазвучала медленнее и сопрано сменилось басом, они с хохотом повалились на траву.
Робин лежала рядом с Джо, опершись на локти, и смотрела на него сверху вниз.
