В начале следующего года состоялись еще несколько стремительных марш-бросков. Страшно подумать, сколько миль прошагал я по дорогам империи. Случались и ночные броски, и короткие, но ожесточенные стычки посреди болот или песков. Про Антиохию можно было забыть. Я вернулся домой после многомесячного отсутствия, и малышка Чайя даже не узнала меня. Увидев перед собой воина в шлеме с высоким гребнем, она испуганно расплакалась и зарылась лицом в материнское плечо.
– Ничего страшного, она снова привыкнет к тебе, – заверила меня Мира.
– Когда? Я уезжаю уже завтра. Император велел мне приехать к нему в Хатру, после чего…
– Понятно, – отрешенно вздохнула Мира.
– Я скоро вернусь, – попытался я слегка взбодрить ее. – Как только мы возьмем Хатру, я вновь приеду к тебе и детям.
– То же самое ты говорил после Селевкии.
– Ты ведь сама предпочла остаться в Антиохии, – напомнил я ей.
– Когда я иду на рынок, люди плюют мне в лицо, – голос Миры звучал безучастно. – Они спрашивают у меня, не ем ли я мертвых младенцев, как те евреи, что восстали в Александрии. Я говорю им, что в Александрии не осталось ни одного живого еврея, не говоря о младенцах. Вот тогда они и начинают в меня плевать.
– Мира…
– Я стараюсь не выходить из дома с детьми. Не хочу, чтобы в них тоже плевали, – сказала Мира, поглаживая темноволосую головку Чайи, и добавила: – Эти твои римляне.
– Антиохийцы, – поправил я ее.
– Они все римляне, – устало возразила Мира. – Скажи, Викс, когда мы сможем вернуться домой?
– Не знаю, – честно признался я и поцеловал ее. Она поцеловала меня в ответ, и на какой-то миг рядом с уголком рта вновь возникла знакомая мне милая ямочка, но, увы, лишь на миг. В ту ночь, полагая, что я уже сплю, моя жена разрыдалась в подушку. И хотя она отодвинулась от меня как можно дальше на другой край кровати и лежала, свернувшись калачиком, мне было слышно, как рыдания сотрясают все ее тело. Бог свидетель, я был рад, что завтра уезжаю снова.
Тит
– Господин, к вам какая-то молодая особа.
– Надеюсь, это не Юлия Статилла?
Некая молодая вдовушка, подруга его сестер, в последнее время вбила себе в голову, что из Тита вышел бы неплохой муж, четвертый по счету. В отличие от нее самого Тита такая перспектива отнюдь не вдохновляла.
– Скажи ей, что меня нет. Нет, лучше скажи ей, что я отбыл в Африку или даже в Индию, которая там из них дальше.
– Хозяин, к вам пожаловала отнюдь не эта Горгона, – в голосе Эннии слышалось ободрение. – Это дочь сенатора Норбана.
– Фаустина? – Тит поднялся из-за стола. – Пусть войдет.
В следующий миг в кабинет шагнула младшая сестра Сабины, а за ней какой-то вольноотпущенник и целая свита служанок. От летнего зноя лицо ее раскраснелось, под стать платью, однако в целом вид у нее был вполне довольный.
– Скажи мне, что я просто прелесть.
– Ты просто прелесть, – послушно подтвердил Тит.
– Скажи также, что я умная. И смелая.
– И то и другое, какие могут быть сомнения, – Тит поклонился ей из-за стола. – Но почему?
Было видно, что Фаустину так и распирает гордость за себя.
– Потому что я нашла вора, который ворует деньги из твоих бань!
– Принять услугу – значит продать свободу, – пробормотал Тит.
– Публий Сир, – сказала Фаустина, довольная собой.
– Публий или Публилий? – уточнил Тит.
– А разве это не одно и то же?
– Какая разница. Я это просто к слову. Тем не менее я принимаю твою услугу и становлюсь твоим рабом. Так кто же обворовывает меня?
Фаустина с ослепительной улыбкой посмотрела на домоправительницу Тита.
– Энния, если я не ошибаюсь. Будь добра, отведи моих служанок в кухню и дай им попить. Они сегодня терпеливо ходили за мной по солнцу весь день и заслужили отдых.
– Да, госпожа, – Энния окинула Фаустину оценивающим взглядом, от золотистой челки до подола розового платья. – Пойдемте, девушки.
Как только они вышли и дверь кабинета закрылась, Фаустина повернулась к Титу.
– Я обещала Бассу, что, кроме нас, об этом никто не узнает.
– Бассу? – Тит пристально посмотрел на вольноотпущенника, вошедшего к нему в кабинет вслед за служанками Фаустины. Тот стоял, нервно переминаясь с ноги на ногу.
– Это и есть наш вор?
На лице гостя возникло возмущенное выражение.
– Эй, госпожа Фаустина ничего не сказал о том, что меня в чем-то обвинят…
– Не беспокойся. Тебя никто ни в чем не обвиняет, – заверила Басса Фаустина и, похлопав по плечу, подвела его к стулу. – Ты посиди немного, а я пока поговорю с Титом Аврелием.
– Я так и знал, – пробормотал себе под нос Басс.
Это явно был императорский вольноотпущенник. Тит сделал этот вывод по его чистой тоге и перепачканным в чернилах руках. Молодой секретарь, родом откуда-то из Греции, зарабатывает себе на жизнь благодаря красивому почерку и знанию языков.
– Стоит мне открыть рот, как меня тотчас заклеймят вором и гвоздями прибьют мои руки к доске. И зачем я только послушался тебя, госпожа! – плакался он.
– Твоим рукам никакие гвозди не грозят, – успокоила его Фаустина, после чего отвела Тита в дальний угол комнаты. – Попытайся не нервировать его, – прошептала она. – Ты даже не представляешь, каких адских трудов стоило мне привести его сюда.
– Если он не наш вор, то кто он такой? – шепотом уточнил Тит.
– Как бы тебе сказать. – Фаустина прочистила горло, как будто готовилась произнести долгую речь. – Мы с тобой подумали, что вор – это какой-нибудь управляющий или чиновник императорского двора. Кто-то такой, у кого имеется доступ к выделяемым средствам. Но я точно знала, что тебе до сих пор так и удалось установить, кто это такой.
– Верно, пока что не удалось.
Любая ниточка, за которую Тит цеплялся на протяжении последних нескольких месяцев, всякий раз приводила его к табличке, которая каким-то непонятным образом исчезла из государственного архива. Или же вдруг землемер или архитектор неожиданно получал назначение куда-нибудь в Африку. Или же чиновник неожиданно заливался краской и отказывался разговаривать с ним, даже когда Тит предлагал ему деньги.
– Моя голова мне еще дорога, – сказал Титу один невысокий толстый претор и вышел, даже не попрощавшись.
В общем, все нити приводили к одному результату – в тупик.
– И я подумала, – произнесла Фаустина. – А не вернуться ли к самому началу?
Тит с легкой дрожью посмотрел на нее, затем перевел взгляд на Басса и вновь на Фаустину.
– И что ты сделала?
