– То, что происходит с одним евреем, происходит со всеми. Скажи, почему, по-твоему, мы до сих пор помним Масаду? Потому что то были наши братья, Викс. И кому как тебе этого не знать!
– Все, что я знаю, так это, что я несколько недель рыл могилы! – воскликнул я и в сердцах швырнул кубок о стену. Тот упал на пол и разбился. – И вот теперь я получил приказ присоединиться к Луцию Квиету в Месопотамии, где мне, возможно, придется снова рыть могилы.
– Могилы евреев, если там еще остался хотя бы один еврей, – бросила в ответ Мира и прикусила губу.
– Это ты увидишь сама. На этот раз я возьму тебя с собой. Тебя и наших детей.
– Даже не думай! Я никуда не поеду.
– Я не оставлю тебя в Антиохии, когда убивают евреев. Со мной ты будешь в безопасности.
– И ты надеешься, что я последую за этим мясником Квиетом? – крикнула Мира. – Чтобы я вечерами готовила тебе ужин после того, как ты в течение дня будешь уничтожать еврейских мятежников? Нет, как хочешь, но я остаюсь здесь. Я и мои дочери.
– Твои дочери? Они и мои тоже. А ты моя жена, и ты поедешь за мной туда, куда я тебе скажу!
– Я не поеду вместе с тобой на этот раз, даже если ты приставишь мне к горлу меч.
Я с трудом удержался, чтобы не ударить ее. Она это заметила и встала передо мной, гордо вскинув подбородок. Я отошел назад, к кувшину с вином. На этот раз я даже не стал брать в руки кубок. Просто взял кувшин в обе руки и жадно припал к горлышку. Внезапно я услышал за спиной сдавленный всхлип и шаги Миры, направлявшейся в спальню. Я не стал оборачиваться, лишь одним долгим глотком до конца осушил содержимое кувшина. В ту ночь я выпил все имевшееся в доме вино, и все равно мне было мало. У меня перед глазами по-прежнему стояли свежевырытые могилы на небольшом, солнечном острове. И как только этот райский уголок стал свидетелем таких зверств!
Когда я проснулся на следующий день, было далеко за полдень. Кстати, как оказалось, я уснул прямо на полу. Ощущение во рту было омерзительное, как будто мой язык покрылся мехом, в черепе громко ухал кузнечный молот. Впрочем, ночью кто-то расшнуровал мне сандалии и накинул на меня одеяло. Я с великим трудом открыл один глаз и увидел, что моя жена сидит передо мной на стуле, как всегда чистая и опрятная, и пристально наблюдает за мной. Впрочем, одно отличие было – губы ее были сурово поджаты.
Я простонал и снова закрыл глаза.
Минутная пауза, затем чьи-то тонкие пальцы сплелись с моими. Мира ничего не сказала. Ничего не сказал и я.
В свой легион я вернулся один.
После чего все пошло наперекосяк.
Не успел я вернуться в свой Десятый, как до нас стали доходить дурные вести. Повсюду вспыхивали новые мятежи – в Армении, Месопотамии, Вавилонии. Во всех недавно завоеванных провинциях, в которых до сих пор царили мир и спокойствие.
– Мы слишком растянули наши силы, – сказал мне Прыщ. Как только я стал первым копейщиком, я сделал его центурионом. Его мясистые пальцы нервно теребили гребень шлема, когда он пришел ко мне с рапортом. – В Армении мутит воду местный царек. В Месопотамии на прошлой неделе в неудачном бою убит наш легат. Нет, такую огромную территорию силами семи легионов нам не удержать.
– Нам и не нужно ее удерживать, – устало ответил я. – Кстати, куда отправляют наш Десятый?
На следующий день мы уже были на марше. Квиет, этот старый свирепый бербер, приветствовал меня рукопожатием и кивком.
– Это твой мальчишка? – спросил он, кивком указав на Антиноя, которого я взял с собой в качестве личного помощника. – Сейчас он меньше похож на девочку.
Антиной расплылся в улыбке Теперь у него был собственный меч, короткий гладий, и кривой сирийский нож, которым он укорачивал себе волосы, как только те отрастали настолько, что начинали виться локонами. В последний раз он решил заодно с собой обрить головы Дине и Чайе.
– Они сами попросили меня, – оправдывался он, пока Мира молча качала головой, потрясенно глядя на наших облысевших дочерей, после чего сказала мне, что, пожалуй, я могу взять с собой Антиноя в поход. И я его взял, хотя и держал под жестким присмотром. Потому что Мира была права: в легионе было немало любителей хорошеньких мальчиков. Антиной же – даже с коротко остриженными волосами и загорелый едва ли не до черноты – был на редкость хорош собой. Именно по этой причине я вручил ему гладий, сказав при этом, что при случае он может постоять за себя.
– Скажи, мальчик, ты можешь работать мечом? – хмуро спросил его Квиет, от которого не скрылось, что Антиной вооружен. – Или меч тебе нужен просто для похвальбы?
– Я умею работать с мечом с восьми лет, – гордо ответил Антиной. – А теперь Викс учит меня охотиться. Я уже могу попадать с пятидесяти шагов в кролика и…
Я взглядом одернул его. Квиет лишь усмехнулся. Я же подумал, что Мира, похоже, была права и они уже вырезали в этой провинции всех евреев.
Я не стал спрашивать. Не смог.
Мы вырвали у парфян Осроэне – благодаря нескольким коротким, но кровопролитным схваткам и кое-каким маленьким хитростям, которые я придумал (каким именно, не скажу). Кроме Осроэне мы отбили еще несколько городов, и все же это был лишь крошечный островок порядка в бушевавшем вокруг нас море хаоса.
Мы ехали вдоль Евфрата, и я чувствовал, как нас откуда-то из прибрежных камышей оценивают пристальные взгляды чужих глаз. И глаза эти мечтали лишь об одном: как можно скорее украсить мою спину между лопаток кинжалом. На этот раз даже победы не пьянили, не кружили мне голову, не наполняли сердце ликованием, как в тот первый раз, когда мы только вошли в страну.
В конце того года произошло сражение, настоящее, большое сражение у Ктесифона. Такое самое, о котором я мечтал, будучи мальчишкой: бесконечные ряды щитов, за которыми выстроились воины, мужественные, несгибаемые, кончики копей зловеще поблескивают на солнце.
В бой нас вел сам Траян, даже с расстояния мне была видна его седая голова, было слышно, как преторианцы умоляют его надеть шлем. Я видел, как напряжены мои солдаты, готовые в любое мгновение ринуться на врага. Я машинально потрогал амулет на шее и пробормотал короткую молитву богу войну, который до сих пор в моем представлении был похож на моего отца. Затем я пробормотал вторую, обращенную к богу Миры, – чем больше богов защищают вас в битве, тем лучше для вас, – после чего поддал в бок коню и встал рядом со своими пешими воинами.
В тот день я убил шестерых или семерых. И пусть эти парфяне разделяют волосы на пробор и умащивают их благовониями, пусть обводят сурьмой глаза, они такие же свирепые воины, как и мы. В какой-то момент я оказался зажат между тремя парфянами, которые заметили, что я отдаю приказы, не иначе как в расчете на то, что они сокрушат моих солдат, лишив их командира. Идиоты, подумал я. Мои воины не дрогнут и продолжат сражаться, даже если я стану трупом. Но парфяне этого не знали и продолжали теснить меня со всех сторон, и тогда я проткнул одного из них копьем, ударил шишкой щита в лицо другого, но меч третьего наверняка опустился бы мне на шею, если бы мне на помощь не подоспел Филипп и копьем не пронзил моему неприятелю горло. Я видел, как тот в ужасе посмотрел на окровавленный наконечник, торчавший у него под кадыком, после чего бездыханный рухнул на землю. Я, как водится у нашего брата-солдата, молча, одним кивком поблагодарил Филиппа. И в этом кивке было больше признательности, нежели в самых пышных речах. Он кивнул мне в ответ, а затем пронзительно вскрикнул: это в него впился кривой парфянский меч, проложивший себе путь между грудной и спинной пластинами. Филипп рухнул замертво еще до того, как захлебнулся его крик. Из моего горла тоже вырвался вопль, и в следующий миг я уже ничего вокруг себя не видел. Позднее Прыщ был вынужден трижды рассказать мне, что враг был обращен в бегство, и победа осталась за нами. Итак, мы победили. По крайней мере так мне было сказано. Мои руки были по локти в крови, крови того парфянина, что убил Филиппа. Я изрубил его мечом на мелкие куски. После этого воины Десятого легиона прозвали меня Верцингеторикс Красный.
