Однако тот, что сидит поближе к посаднику, – писарь, в синей скуфейке, сильно выцветшей, в стеганом, ватном подряснике, длинноволосый, – не дожидаясь дьяка, заносит в свою тетрадку какие-то записи.
Его все знают в Новгороде: это пономарь церкви Святого Иакова, Тимофей Локоток, уж более десяти лет – самочинный, без благословенья владыки, как бы непризнанный летописец великого города. Ему и пергамента не дают – покупает за свой счет, принимая иной раз за это жестокую трепку от своей пономарихи. Чтобы подработать на телятинку, он взялся быть вечевым писарем.
Придя домой, он впишет в свою большую, в досках, покрытых кожей, пергаментную летопись и сегодняшнюю затаенную запись:
«Безвестные проходимцы смущают народ. Народ мятется, что рыба в мотне. Ох, ох, Александр наш Ярославич, бедной… не покинул бы он нас! Что тогда станем делать?! Сыроядцы, детогубцы, татары проклятые дани требуют. Народ вопит на князя великого, на Александра. Александр Рогович, а мирски – Милонег, который гончар, иконник у владыки, а и на потребу людскую горшки делает, кувшины, сильную злобу в людях подымает на князя на Александра. Ох, да и увы нам, грешным! А видно, опять быть крови пролитию: вчерась плакала Богородица в Людине конце!..».
…Вече клубилось!.. И самые крики, казалось, тоже как бы схлестывались, переплетались, дрались и рушились книзу в сизом ноябрьском воздухе – и сызнова подымались. Уж трудно было понять стороннему, что здесь происходит и кто чего добивается. Однако сами хозяева – те прекрасно разбирались, кто чего хочет и кто за кого тянет.
– Господа новгородцы, тише! Хочу речь к вам держать! – восклицает во весь голос посадник Михаил Степанович и слегка поднимает посадничий жезл свой, с короткой, слегка изогнутой рукоятью. Седая борода глушит его голос. – Господа новгородцы, вы все хорошо знаете, кто я и какого кореня! Кто еще в Новгороде за меньших, за весь господин Великий Новгород, столько пострадал, как покойный родитель мой?! А и меня помнят не последним в битвах те, кто пути военные деял с князем!..
Слева от помоста, где сбился люд во главе с Александром Роговичем, раздается один крик, потом другой, третий:
– Ты нечестно посадництво принял!
– Нашего выбора на тебе нет! Князь Олександр тебя ставил!..
– Ты пошто под Ананьей копал?
– Мы мертвую грамоту на тебя положим!..
Старик пытается отойти шуткою:
– Да уж знаю, господа новгородцы! – говорит он. – И сам ведь бывал молод – шумливал на вече: известно, посадник – всему миру досадник!..
Но его уже не слушают. Крики Гончарского конца (а он же – и Людин конец) перекидываются на Александра.
– Князь! – орут ему. – Ты пошто посадника Ананью лишил? Ты нам хрест целовал: без вины мужа не лишать!..
– Хуже его вины нет! – мрачно возражает Александр. – Город русский от Русской Земли хотел отколоть! С мейстером рижским пересылаться задумал!.. Да я бы его и казни предал, да только чести вашей уважил – что посадник новгородский!..
– Самодержец! – несутся в ответ ему, и все из того же края веча, неистовые возгласы.
– Обсажался приятельми своими!.. Кого – хлебцем владимирским, кого – землицей, кого – серебром!..
В ответ кто-то из неистовых сторонников князя оглашает студеный воздух пронзительным вскриком:
– Да здравствует Александр Ярославич!..
Невский улыбнулся.
– Экий вопило! – добродушно и слегка насмешливо говорит он.
И это производит благотворное действие на всех, кто внизу вечевого помоста, – даже и на врагов. И из стана друзей вырывается дружное и уже многоголосое:
– Братья, потягнем по князе!..
– Александр Ярославич на худое не поведет!..
– Суздальские – такие же русски, да взялися по дань!
– Верно. Головою повалим за князя, за Святую Софию!..
Вече начинает перекачиваться на сторону князя Александра.
Однако не этого алчет Александр Рогович со своими. Быстро подходит он к самому краю помоста, на котором стоит Невский и сидят на своих скамьях старейшины Новгорода. Его молодцы проламываются следом за ним и останавливаются крыльями – справа и слева от главаря.
И, вызывающе подняв голову, гончар бросает князю:
– Ты зачем в наши грамоты торговые с немецкими городами вступаешься? Пошто ты грамоты наши любецкие, а и рижские подрал? Не ошибись, князь! С немецким берегом торговля не при тебе стала – не тебе ее рушить! Ты Юрьев у немцев хочешь отвоевать, Нарву, а торговлю нашу в мешок завязал! Кто ты тут есть? Не ты наш князь, а сын твой!..
И это упоминанье о шестнадцатилетнем сыне Александра, о юном Василии Александровиче, словно бы исполинскими кузнечными мехами дунуло в костер вечевой распри. Уже третьи сутки грозный отец-государь держал своего сына в заточении, в земляном порубе. Василий изобличен был в заговоре против отца. Гордый юноша не хотел и помыслить о том, чтобы в его княжение Новгород согласился платить дань татарам. Но отец в этом был непреклонен. И Василий замыслил, вместе с другими роптавшими на Александра боярами и горожанами новгородскими, убить татарских послов, а князя Александра изгнать. Однако Невский вовремя раскрыл заговор сына. И, как всегда, был скор на расправу с изменниками и беспощаден.
– Где наш князь Василей? Куда ты его дел, сына своего? – кричали Невскому из толпы.
– Поставь его перед нами!..
– В темнице он у него! – выкрикнул чей-то голос. – В железа забит князь наш Новгородский!.. Вот он как с нами!..
– Ударил еси пятою Новгород!.. – взревели гневные и грозные голоса.
– Где он? Выведи к нам Василья!.. Отдай нашего князя! Самовластец!..
Александр Ярославич с гневным прищуром глянул вниз на требующий ответа народ.
– Отцу перед единым Богом за сына своего ответ держать надлежит – не перед кем иным! – отвечает князь.
– Тебе он – сын, а нам – князь!.. – послышался возмущенный голос.
С мгновенье времени Невский молчал. Затем ответил – и сурово и громко, во услышанье всего веча:
– Вашему суду предан будет! Зане против Новгорода измену умыслил!.. А меня знаете: от меня – пощада плохая: что сын, что брат, а топора от ихней шеи отводить не стану, коли заслужили!.. Скоро сами судить будете своего Василья…
Помолчав, добавил – уже другим голосом: величественным и спокойным:
– Великий князь Владимирский – за всю Землю ответчик!.. А Новгород – не неметчина, не Литва!..
И эти последние слова князя – о предстоящем над Васильем суде и о том, что князь великий Владимирский – ответчик за всю Русскую Землю, словно бы тяжелая плита, легли поверх всего этого вздыбившегося вопля, криков и прекословий и как бы сломали хребтовину сопротивленья.
