сарайчика, он торопливо оглянулся назад. Крыша избушки рухнула, и яркое пламя осветило ночь. Светлая голова Оску ясно выделялась на черной борозде.
Вокруг закричали «ура», и Аксели кричал со всеми вместе, пересекая шоссейную дорогу. На той стороне звонко, взахлеб орала Элма Лаурила:
— Сюда, мужики... чего вы боитесь!..
У этой глухой хэмеляйской деревушки вели бой с одной стороны немецкие гвардейские уланы, а с другой — финские торппари и батраки вместе со своими женами и дочерьми. Уланы пришли в эту деревню, как во многие деревни Польши, Бельгии и Франции. Они прошли большой путь по фронтам мировой войны, сражались с войсками многих государств, всюду воровали кур по деревням, распевали свои песни и курили свой скверный табак. Но такое они видели в первый раз.
В призрачном свете пожарищ показывались крестьянские картузы с длинными козырьками и фетровые шляпы, из-под которых глядели заросшие, разъяренные лица, и шли, шли неудержимой лавиной. Немцы слышали гулкое «ура» и слова проклятия, которым и они уже научились в Финляндии; но если они произносили их весело, со смехом, то эти финны выкрикивали их, рыча и скрежеща зубами. И когда улан видел занесенный над головой приклад и чувствовал, что пришел его конец, он слышал одно из этих скрежетом отдающихся проклятий.
И не только картузы да шляпы шли лавиной на приступ, но и платки, завязанные по-бабьи, под подбородком. А из-под платков сверкали горящие девичьи глаза и надрывно-звонко звучала песня:
Вперед, сыны отчизны милой!..
От узкого озера направо, через редкий сосновый лес и дальше в обход деревни, их атака продолжалась под непрерывный треск стрельбы, с шумом и гамом. Одни кричали «ура», другие пели «Марсельезу». Ее пели немцам, задыхаясь, срывающимися, сиплыми голосами. Звонкие, вызывающие выкрики девушек обрывались надтреснутым стоном, когда попадала пуля.
В снегах севера, куда они стремились теперь, для них не было родины, но сзади за ними гналась по пятам черная смерть, и потому в их ночной атаке была такая отчаянная сила, что уланы не выдержали.
Вокруг догорающих построек сражались последние, отбившиеся от своих немецкие солдаты, сражались, спасая свою жизнь, так как они знали, что им не будет пощады. Другие рассыпались по лесам.
Молча прислушивались беженцы в колонне к шуму боя, длившегося уже который час. Спрашивали у скачущих из боя посыльных:
— Пробьются ли они? Заняли уже деревню?
— Нет еще... там сейчас такое творится — сущий ад.
Продрогшие ребятишки смотрели на кроваво-красное зарево пожаров, которое ширилось над верхушками леса по светлеющему предутреннему небу. Робко спрашивали у матери, что происходит, но в ее утешающем ответе слышалась тревога и неуверенность, и дети снова уходили в свой собственный молчаливый мир, где картины воображения должны были как-то объяснить и это зарево над лесом, и взрывы, и стрельбу, и далекий, неслыханный прежде крик.
К голове колонны прибывали раненые. Они приходили, кто ковыляя, кто опираясь на плечи легкораненых, и просили воды и перевязки. Санитары перевязывали их с помощью женщин, но раненые, забывая о боли, все прислушивались к шуму боя:
— ...кажись, передвигается вон туда...
А вокруг них собирались люди:
— Не видали ли там нашу Мартту? У нее такой платок — в красную полоску...
Вокруг деревенских усадеб еще стреляли, когда в голове колонны услышали крики:
— Вперед!.. Что? Что они говорят?.. Вперед... приказали двигаться вперед...
Первая повозка тронулась. Пули еще свистели в воздухе, и возница в нерешительности остановил своего коня. Дорога была забита брошенными повозками с убитыми лошадьми в оглоблях. После недолгих колебаний мужик крикнул:
— Ну, держитесь! Держитесь крепче!
Хлестнув коня, он пустился в объезд. Повозка переваливалась с боку на бок, и в ней женщина, судорожно вцепившись в борта, наклонилась над детьми, чтобы телом своим заслонить их от пуль и не дать им вывалиться, когда повозка скачет через канавы. За первой последовала вторая, третья повозка. Вдруг откуда-то застрочил немецкий пулемет, и возникла заминка. Передние хотели было остановиться, но задние напирали, наседали на них, заставляя двигаться вперед:
— Проезжайте... приказали же — вперед... Кто там встал на дороге? Здесь оставаться — смерть...
Дорога шла между горящими строениями. Конский храп, крики и проклятия, просьбы и приказы. Но колонна продолжала движение, и даже дети в повозках кричали, вторя родителям:
— Вперед! Вперед!
На повороте дороги, против горящей усадьбы, в одной повозке мужчина, державший вожжи, встал, подняв над головой прялку, бросил ее что было силы подальше от дороги и крикнул:
— Прялки, черт побери... тут жизнь решается...
Вдоль дороги хлестнула пулеметная очередь, и лошадь упала. Мужик соскочил на землю, вытянул было ее кнутом, а потом закричал:
— Слезай с повозки!
Жена и дети слезли на землю, но в это время снова начал бить пулемет:
— Господи Иисусе... дети...
И вот на дороге осталась стоять лишь одна маленькая девочка, в маминой вязаной кофте и в платочке. С проезжавшего мимо воза ей крикнули:
— Прочь, скорее прочь... беги, девочка... беги!..
Оцепеневшая девочка как будто очнулась. Она пустилась бежать, но потом вернулась к лежавшей на дороге матери, которая еще шевелилась. Девочка успела лишь испуганно вскрикнуть:
— Ах...
Так кончился путь еще одной семьи.
Выстрелы становились реже. Дорога была открыта. Пожары догорали, и занималось утро. Лишь отдельные случайные выстрелы раздавались время от времени в окрестностях деревни. Может быть, какой-то раненый, слушая, как колонна проходит мимо, не мог больше звать на помощь, поднял маузер к виску и выстрелил.
Странствие продолжалось. Постепенно восстанавливался привычный порядок.
—Не видал ли кто-нибудь Онни?
— Нет, Арттури видел его часа в три, а с тех пор ничего о нем не слышно.
— Послушайте, может, вы видели такого мальчика, маленького... на нем вязаная шерстяная шапочка, серая такая?..
— Не видали.
— А вы уверены, что он был мертв?.. Не дай бог, он там остался...
— Право же, он был мертв, как вообще бывает мертв человек. Я несколько раз окликал его по имени и сердце щупал...
Аксели шел один. Его скакуна кто-то забрал, да ему было все равно. Он нарядил бойцов, чтобы заботились о семьях, лишившихся мужчин. Но сам он избегал показываться там, где слышался плач вдов и сирот.
Где-то далеко впереди раздались пушечные выстрелы, перекрывшие шум и гомон колонны.
Элиас спешил к нему оттуда, из передового дозора.
— Ты слышал? Что это такое?.. Говорят, что через Лахти уже пройти невозможно.
Усталым, тихим голосом Аксели ответил:
— Я знаю
