позволю, чтобы ты меня провоцировал! — Симеонов следил за ним широко раскрытыми глазами. — Не позволю! — Рюмка дрожала в его руке, и он даже не заметил, что пролил ракию на рубашку и брюки.
— Позволишь ты или нет, это меня не интересует, — тихо проговорил Сариев. — Я пришел тебе сказать, что я свободен и всегда буду свободным.
— Ты слишком торопишься, — опомнился Симеонов. — Возмездие есть, и оно всегда будет! — Заметив, что Огнян приближается к нему, он прижался к стене. — Не смей! Я еще докажу, да, да, я еще докажу, кто предатель, а кто нет, кто подлец, а кто нет. Я докажу...
— Жаль мне тебя! — с горечью продолжал Огнян. — Человеческая жизнь коротка, а ты хочешь, чтобы твоя жизнь прошла в напрасных усилиях...
— Ты лучше подумай о себе.
— О себе мне нечего думать, — тряхнул головой Сариев, словно стараясь освободиться от кошмара. Налил ракию и в рюмку Симеонова. — За Тинкова, который достойно встретил смерть. Пей!
Симеонов залпом выпил ракию, даже не взглянув на Сариева. Испугался блеска в его глазах.
— Скоро я вернусь в полк, — продолжал Сариев. — И запомни: как только вернусь, отдам тебя под суд за подстрекательство солдат к недовольству! Хочу, чтобы у нас все было начистоту и чтобы ты потом не говорил бы, что я свожу старые счеты.
— Да как ты смеешь! — снова сделал попытку защитить себя Симеонов, но вспомнил слова полковника Ралева, вспомнил, почему его отослали домой в такое время. Вспомнил и понял, что сопротивление бессмысленно.
— Мне нужен Кирилл! — Голос Огняна заставил его вздрогнуть, и в сознании Симеонова всплыли какие-то отрывочные воспоминания.
— Тебя прислали, что ли? — успел спросить Симеонов, но Огнян его не понял. Откуда-то снизу послышались тупые удары, от которых задребезжали стекла в окнах.
— Любой ценой его надо отыскать. Помоги! — Сариев посмотрел на него с надеждой. — Знаешь ведь, что и для самого большого преступника имеются смягчающие вину обстоятельства, если в решающий момент...
— Довольно! — прохрипел Симеонов, объятый страхом перед завтрашним днем. — У меня нет ничего общего с ним. Все произошло случайно. У меня наболело на душе, а Щерев мне сочувствовал. Много мудрости было в его словах, много силы. Разве мог я предполагать, что через столько лет после победы...
Сильный треск заставил их обоих прислушаться. Огнян зарядил свой пистолет и бросился во двор. Входная калитка оказалась широко распахнута. Сариев обежал весь двор, но никого не обнаружил. Инстинкт ему подсказывал, что тот, кого он ищет, где-то рядом, но... В дверях он столкнулся с Симеоновым. Отстранил его с дороги и спустился по витой лестнице в подвал. Несколько ламп освещало каменные стены. Выбитая дверь лежала на земле. Сариев остановился. Его поразила странная обстановка этого маленького подвала. Лампа-прожектор, железные скобы, намертво прикрепленные к полу, кнут, огромный замок и пятна крови.
Он медленно подошел. На маленьком столике белел клочок бумаги:
«Если я погибну, ты погибнешь тоже. Ты соткан весь из злобы, бессилия, поэтому так бесцеремонно убиваешь людей. Но запомни: если я останусь жив, то убью тебя, убью за то, что ты оскверняешь память моей матери и моего отца, оскверняешь всю мою жизнь. Только такие, как Симеонов и ему подобные, могут тобой восхищаться, потому что они глупые люди».
Холодная дрожь охватила Огняна. Он услышал за своей спиной дыхание Симеонова и обернулся.
— Мы его упустили! — прошептал Сариев и засунул бумажку в свой карман.
— Я ничего не знал! Даже и не допускал... — повторял перепуганный Симеонов, готовый сделать все, лишь бы на него не пало еще большее подозрение. — Дай мне эту бумажку, только бумажку дай мне, и я буду верным тебе до конца своей жизни!
— Ну до чего же ты жалкий человечишко! — промолвил Огнян, положил пистолет в карман и взбежал по лестнице. Пока Симеонов добирался до сада с хризантемами, Сариев уже бежал за городским автобусом. Он вскочил в него на ходу и лишь тогда перевел дух.
«Я его найду, любой ценой найду!» — решил Огнян и опустился на свободное место. Его тошнило.
Все дороги для Венеты оказались закрытыми. У нее уже не было дома, потому что он принадлежал Павлу. Сильва — дочь Велико, значит, Венета осталась и без подруги. Арестовали отца, а свою мать она никогда по-настоящему не любила. Оставался только Кирилл, один-единственный человек, насколько близкий, настолько и далекий, насколько родной, настолько и чужой. Она осознала это, когда шла через виноградник отца. Венета осталась в полном одиночестве, хотя прежде часто мечтала об этом. Она была свободна от всяких обязательств, но не могла этому радоваться, не могла всецело отдаться своей любви к Кириллу. Она не находила в себе сил разобраться в том, что принадлежит ей и что другим. Все обрушилось на нее одновременно: и любовь, и осознание необратимости времени, и всевозможные невзгоды. Она искала тени, как высушенный солнцем цветок, чтобы сохранить для новой жизни хотя бы свою сердцевину.
Венета всегда считала, что она человек независимый. Даже бравировала этим. Но теперь она поняла, что связана по рукам и ногам. Если бы Кирилл был рядом с ней и приласкал ее, может быть, кошмары пронеслись бы, как плохой сон, но Кирилл исчез.
Что же было самым дорогим в ее жизни? Этого Венета не знала. У нее оставалась лишь одна надежда: она всем своим существом стремилась прислушаться к зову своего сердца, но все складывалось против нее...
Венета не заметила, как оказалась у себя дома. Остановилась перед гардеробом. В этом маленьком прямоугольнике, на вешалках, висела ее одежда, и по ней можно было заметить стремление Венеты всегда отличаться от других, ее желание обратить на себя внимание людей. Эта одежда, повседневная и праздничная, подчеркивала противоречивость ее взглядов на жизнь. Она бросила несколько платьев на постель и долго их рассматривала. Наконец выбрала черное, с высоким воротничком, и надела его. Встала перед зеркалом. Расчесала волосы, стянула их на затылке, как это делала раньше, когда училась в школе, и взяла черную сумочку. В ней Венета держала все необходимое и брала ее только в самых исключительных случаях. А разве вся эта неразбериха не
