Однако если работа Дерлета по дописыванию, а то и просто выдумыванию незаконченных рассказов Лавкрафта вызывает скепсис и недоумение, то его упорная деятельность по изданию текстов покойного друга в виде отдельных книг заслуживает только безоговорочной похвалы. Даже относящийся к фантасту из Висконсина с заметной неприязнью С.Т. Джоши в фундаментальной монографии о Лавкрафте все же был вынужден признать, что именно О. Дерлет спас творчество своего друга от забвения.
Составив, вместе с Д. Уондри и Р. Барлоу, в 1937 г. первый том из планировавшегося собрания сочинений Лавкрафта, Дерлет для его публикации был вынужден создать в 1939 г. собственное издательство «Лркхэм Хаус». За первым выпуском прозы Лавкрафта последовал новый однотомник в 1943 г., а затем и сборник «Маргиналиа», куда, помимо статей, отрывков и неизданных работ, было включено множество воспоминаний о фантасте. Так было положено начало потоку мемуарной литературы о писателе, не иссякавшему десятилетиями.
Дерлет выпускал не только книги Лавкрафта, но и других «мастеров ужаса», не опуская рук даже в «тощие пятидесятые», когда интерес к мистической литературе был в США низок, как никогда. «Аркхэм Хаус» частенько приносил одни убытки, и с 1939 по 1949 г. Дерлету пришлось вложить в него двадцать пять тысяч долларов собственных ^енег. Постепенно работа над изданием наследия Лавкрафта, посмертное «соавторство», а также самоубийство Р. Барлоу привели к тому, что Дерлета стали воспринимать как единственного истинного наследника умершего фантаста. Укреплял это мнение и сам издатель, с яростью обрушиваясь на тех, кто пытался без его разрешения выпускать лавкрафтовские произведения. Не имея никаких реальных юридических прав, но, действуя напористо и нахрапом, Дерлет смог «взимать дань» практически со всех публикаторов текстов Лавкрафта в англоязычном мире.
К тому же он все равно оставался главным издателем наследия старшего друга. В 1959 г. Дерлет выпустил сборник рассказов в «посмертном соавторстве» — «Запертая комната и другие рассказы», а с 1963 по 1965 г. переиздал сочинения Лавкрафта в трех томах — «Ужас в Данвиче и другие рассказы», «Хребты Безумия и другие романы» и «Дагон и иные ужасные истории». Еще два сборника, куда вошли преимущественно соавторские работы (как реальные, так и в «посмертном сотрудничестве» с Дерлетом), были изданы в 1966 г. — «Темное братство и другие рассказы» и 1970 г. — «Ужас в музее и прочие обработанные тексты». В 1965 г. Дерлету удалось наконец-то выпустить и первый том избранных писем, за которым последовали еще два — в 1968 и 1971 гг. (Заключительные тома (четвертый и пятый) вышли уже после его смерти, в 1976 г.)
Огюст Дерлет умер от внезапного сердечного приступа 4 июля 1971 г. и был похоронен в родном Сок-Сити, на кладбище имени Святого Алоизия. И как бы ни относиться к его промахам и сомнительным решениям относительно наследия Лавкрафта, объективно следует признать — он спас имя и творчество старшего коллеги от полного забвения в 40—50-х гг. XX в., до начала очередного возрождения хоррора в американской литературе. И в то же время именно Дерлет в значительной степени способствовал превращению реальной жизни Лавкрафта в миф, а его самого — в культовую фигуру. Был бы сам создатель «Зова Ктулху» благодарен за это висконсинскому приятелю? Скорее всего, произошедшее ему бы польстило, но еще скорее он бы отозвался на это своим высоким, резким, саркастичным смехом.
Путь закончен. И что же? Миф разрушен?
Как бы не так. Мифы неразрушимы и обладают поразительными свойствами самовосстановления и самовоспроизведения. Да и не все в мифологической картинке изначально было неправдой. Лавкрафт действительно оставался психологически чуждым современному миру, и реальность словно бы мстила ему за это. Большая история проходила мимо, словно сопротивляясь его соприкосновениям с ней — фантасту отказали даже в зачислении на армейскую службу и в участии в первой великой войне XX в. Даже Великая депрессия почти не зацепила Лавкрафта — он как бедствовал до нее, так и бедовал во время. А худшим периодом в его жизни стал конец 30-х, когда США уже начали выползать из разрухи начала десятилетия.
По мере знакомства с реальными фактами из жизни Лавкрафта сквозь миф начинает просвечивать реальная история мужественного человека, которого не сокрушили ни наследственные болезни, ни удары судьбы. Стоика и скептика, по складу ума не готового поверить ни в одно религиозное откровение, но при этом преодолевавшего тяжелые вызовы судьбы. Любителя порассуждать о ненависти и равнодушии к человечеству и обществу, и при этом верного друга — для многих, и искреннего возлюбленного — для единственной. Старательно выкованный им в письмах образ «холодного наблюдателя и жесткого материалиста» был лишь частью «игры в литературу» и заметно отличался от подлинного Лавкрафта, гораздо более человечного, мягкого и эмоционального.
Поэтому злой и недостойной выглядит карикатура, нарисованная американским фантастом А. Девидсоном в его рецензии на один из «дерлетовских» сборников: «Ей-богу, Говард Филлипс Лавкрафт обладал незаурядным писательским талантом, но вот беда — то, что он вытворял с этим талантом, было срамом, чудачеством и сверхъестественным ужасом. Если бы он спустился к черту с чердака своей тетушки и при помощи Федеральной программы помощи писателям… получил работу, то смог бы издавать путеводители, которые навеки стали бы классикой и подлинным счастьем для читателя. Вот только он остался там, укутавшись от холода — которого больше было в его сердце, нежели на термометре, — до самого кончика своего длиннющего новоанглийского подбородка, поддерживая свое существование девятнадцатицентовой банкой бобов в день, переписывая (за гроши) дрянные рукописи писателей, чья полнейшая безграмотность была бы сущим благом для всего человечества, и заодно творя собственные отвратительные, страшные, омерзительные и ужасающие произведения: о людоед-ствующих тварях, рыскавших по кладбищам; о человекозвериных гибридах, зверевших с возрастом до ужасающего скотства; о бурчащих шогготах и Старших Существах, вонявших по-настоящему отвратительно и постоянно пытавшихся прорваться через пороги и захватить мир, — складчатых, чешуйчатых, аморфных мерзостях, подстрекаемых худющими новоанглийскими чудаками, которые обитали на чердаках и которых в конце концов Больше Никто и Никогда Не Слышал и Не Видел. Черт возьми, помоги же им хоть что-нибудь. Короче говоря, мальчики и девочки, Говард был с заскоком — вот и все»[429].
В реальности Лавкрафт был не с «заскоком», а с огромным, невероятным талантом, истинный масштаб которого был неясен даже ему самому. Чего уж говорить о его друзьях и литературной публике…
Со своими темами и рассказами он постоянно казался то опаздывающим, то опережающим свое время. Если отвлечься от украшающей текст парферналии, вроде осьминогоголовых богов, гулей-людоедов, карбовидных грибов с Юггота и прочей нечисти, то главными темами его творчества были «равнодушие Вселенной к человеку», «запретное знание», а также «прошлое, во всем определяющее настоящее». (Последняя тема органично включала в себя концепцию «наследственного проклятия» и тесно связанного с ним «вырождения».) Понятно, что после Первой мировой войны, да еще в США такие идеи не могли пользоваться популярностью. Это на рубеже веков можно было рассуждать о вырождении и «грядущих расах»; люди «позолоченной эпохи» 20-х гг. всеми силами пытались забыть об истории, ход которой привел к всемирной бойне. Напоминать о том, что все мы являемся заложниками дел, совершенных нашими предками (и в глобальном масштабе, и в масштабе одной семьи), значило вызывать глухое, но явственное раздражение, противоречить «духу времени». А Лавкрафт только этим и занимался (например, в рассказах «Крысы в стенах», «Артур Джермин», «Затаившийся страх», «Тень над Инсмутом»).
