Увидев меня, генерал встал, губы у него задрожали. Теперь он был ниже меня, вместо военной формы на нем была фланелевая сорочка в клетку и куртка спортивного покроя. Однако стоял он прямо, уверенно, глаза сверкали.
— Иди сюда, — поманил он меня жестом. — Иди.
Иван занял место рядом со мной. Он был молчалив и почтителен, понимая, что этот человек был знаком мне. Генерал тоже уселся, положив руки перед собой. Довольно долго никто из нас не решался заговорить.
Наконец генерал набрал в грудь побольше воздуха.
— Ты уже взрослая женщина, — сказал он. — Такая же красивая, хоть и сильно изменилась. Тебя можно узнать только по волосам и глазам.
— Как вы меня нашли? — чуть слышно спросила я.
— Мы с твоей матерью долго искали тебя. Если бы не война и коммунисты, мы бы тебя давно отыскали.
— С матерью?..
Иван обнял меня, как будто защищая. Генерал посмотрел на него, словно только сейчас заметил.
— Твоей матери было сложнее выехать из России, поэтому на встречу с тобой отправился я.
Меня начало трясти. Я не чувствовала ни рук, ни ног.
— Моя мать умерла! — крикнула я, порываясь встать, но Иван удержал меня. — Тан снял ее с поезда и расстрелял. Ее нет на этом свете уже много лет.
— Расскажите все, что вам известно, поподробнее, — вступил в разговор Иван. — Моя жена столько вынесла. Нам сообщили, что ее мать погибла, что ее сняли с поезда, вывозившего депортированных из Харбина, и расстреляли.
При этих словах глаза генерала расширились, и так же, как в тот день, когда я увидела его впервые, японец напомнил мне жабу.
— Аня, твою мать действительно сняли с поезда еще до того, как он въехал на территорию Советского Союза. Но это сделал не Тан, это был я.
Я заплакала.
Генерал взял меня за руки — жест, который больше свойственен русским, чем японцам.
— Ты, наверное, забыла, — мягко произнес он, — я когда-то был актером. Мне пришлось загримироваться под Тана, чтобы снять твою мать с поезда, а затем устроить фальшивую казнь.
Я посмотрела на этого пришельца из моего детства сквозь пелену слез. Словно в тумане, я выслушала его рассказ. На самом деле его звали Сеиичи Мицутани, родился он в Нагасаки. Его отец был владельцем театра, и в том году, когда ему исполнилось десять лет, они переехали в Шанхай, где он и научился свободно говорить на мандаринском диалекте. Семья генерала часто переезжала из города в город, давая представления для японцев, которых в Китае становилось все больше и больше. Они заезжали даже в Монголию и Россию. Когда же в 1937 году Япония официально объявила о вторжении в Китай, жена и дочь генерала отправились на родину, а самого генерала против воли заставили стать шпионом. За год до того, как я рассталась с матерью, он передал в руки японцев свою самую ценную добычу, известного лидера китайского сопротивления. Тана.
— Я вошел к нему в доверие и завязал с ним дружбу, — рассказывал генерал, не сводя глаз с наших с Иваном сплетенных рук. — Он верил мне. Делился мечтами о том, каким он видит Китай в будущем. Это был страстный человек, яркий, самоотверженный. Он всегда заботился обо мне и приносил еду, говоря: «Возьми, мой друг. Я украл это у японцев». Когда не удавалось раздобыть еду, он приносил что-нибудь другое: веер, записанное на клочке бумаги стихотворение или книгу. Я использовал Тана, чтобы добывать информацию о других подпольщиках, а через два года сдал и его.
Генерал отпил воды. Он насупил брови, и в глазах его я увидела боль.
— Это я превратил Тана в чудовище, — глухо произнес он. — Мое предательство лишило его человеческого облика.
Я закрыла глаза. За все деяния Тана ему не было прощения, но теперь по крайней мере я поняла причину непреклонной ненависти китайца.
Помолчав какое-то время, генерал продолжил рассказ.
— В тот день, когда я уехал из вашего дома, нам сообщили, что Япония сдалась, а Нагасаки и Хиросима полностью разрушены. Только через-годы я узнал, что на самом деле случилось с моим городом: треть его была стерта с лица земли, сотни тысяч людей погибли или были ранены, тысячи заболели и умерли позже мед ленной и мучительной смертью. Уезжая из Харбина, я встретил ся с товарищем, который рассказал, что твою мать допрашивали, а затем отправили в Советский Союз. Мне было очень жаль ос, но я подумал, что едва ли смогу сам спастись, к тому же мне еще нужно было вернуться в Японию и узнать о судьбе жены и детей. Но во время пути меня посетило ужасное видение. Мне приснилась моя жена Ясуко; она стояла на вершине холма и ждала меня. Кинувшись к ней, я увидел, что тело ее было в трещинах и высохло, как разбитый глиняный горшок. Рукой она прижимала к себе какую-то тень, и эта тень плакала. То была Ханако, моя дочь. Тень бросилась ко мне, но в ту секунду, когда она коснулась меня, ее тело растворилось, слилось со мной. Я поднял рубашку и увидел, что плоть свисала у меня с ребер, как банановая кожура. Тогда я понял, что они мертвы. Они погибли из-за того, что я подставил под удар русскую женщину и ее дочь, поселившись у них в доме. Может, меня покарал дух твоего отца, не знаю. Понимая, что мне нужно действовать быстро, я разузнал, когда поезд с депортированными прибудет к границе. Конечно, я боялся, поскольку четкого плана действий у меня не было. Любой план, который рождался у меня в голове, казалось, был обречен на провал. Потом я вспомнил, что Тан сотрудничал с Советами. В каком-то сельском доме я украл несколько тряпок и перевязал себе руки. В повязки я замотал дохлых мышей, чтобы сымитировать запах гниющего мяса, который всегда витал вокруг Тана с тех пор, как он сбежал из лагеря. Загримировавшись, я смог заполучить в свое распоряжение самолет, на котором прилетел в приграничный район. К счастью, мне удалось убедить трех коммунистов сопроводить меня до поезда, чтобы казнить твою мать.
Генерал замолчал, поджав губы. Он перестал казаться мне страшным пришельцем из прошлой жизни. Слабый, дрожащий старик, согбенный под грузом воспоминаний. Он посмотрел на меня, как будто услышал мои мысли.
— Наверное, это был самый отчаянный поступок, который я когда-либо совершал, — сказал он. — Я не знал, сработает ли мой план или приведет лишь к тому, что погибну и я, и твоя мать. Когда я ворвался в тюремный вагон, глаза твоей матери округлились, она узнала меня. Я велел одному из охранников оттащить ее за волосы к двери. Она отбивалась и кричала, как настоящая актриса. До последней секунды охранники были уверены, что мы будем ее расстреливать. Но я толкнул ее на землю, отобрал у охранников пистолет, выстрелил в фары машины, а потом уложил их.
— Куда вы направились после этого? — спросил Иван.
Я впилась пальцами в его ладонь, ища точку опоры. Он был единственным, что еще оставалось незыблемым. Мне показалось, что стены, потеряв устойчивость, стали надвигаться на меня. В голове стоял туман, делая все вокруг каким-то зыбким и неестественным. Мама. Мама. Мама. Она снова оживала через столько лет после того, как я смирилась с ее смертью.
