выражали отчуждённость и скорбь. — Грех — в третий раз под венец идти!
— Святая православная церковь допускает, слабости человечьей ради... — возразил тихим, елейным голосом епископ.
— Знаю! — сердито оборвал его князь.
— Не в слабости дело, — промолвил Низинич. — Дела державные того требуют, княже. Вспомни пращура своего, Мономаха. Или прадеда своего, Изяслава Мстиславича, князя великого стольнокиевского. По три раза они женаты были.
— Полно! — прикрикнул Лев. — Слёзы мои по почившей княгине ещё не высохли. Ступайте. Подумать я должен.
Варлаам и Мемнон покорно вышли.
В эту ночь Лев не ложился. Он мерил шагами земляной пол утлой кельи, смотрел в окно на сполохи молний, сомневался, размышлял, то впадал в горькую тоску и отчаяние, то озарялся надеждой.
Утром он покинул монастырские покои, вывел за повод солового угорского иноходца, медленно, со старческим кряхтеньем, взобрался в седло и, пустив скакуна шагом, поехал по влажному после ночной грозы лугу в сторону Львова.
Встреченный в окологородье ликующей толпой, оглушённый, растроганный, со слезами в глазах, он пешим прошёл к обитым медью вратам детинца.
На душе у князя посветлело. В синем небе реяли родовые стяги с гордым соколом, на башнях перекликались дозорные, зелёным ковром расстилались вдали леса и рощи.
«Выходит, прав Низинич. Продолжается и возрождается жизнь», — подумал Лев.
Впервые за долгие дни по устам его пробежала, утонув в седой бороде, мягкая, добрая улыбка.
83.
К юго-востоку от Львова, на берегу узенькой речушки Белки, на мысу над болотистой низиной раскинулся древний Свиноград, иначе — Звенигород-Червенский.
Старики говорили, что крепость здесь, на удобном возвышенном месте, существовала ещё в далёкие языческие времена. Позднее обнёс городок новыми стенами из розоватого бука сын Владимира Крестителя, Позвизд, один из первых владимиро-волынских князей. Вокруг города в урочищах Замостье, Загородище, Завалье, Стяги раскинулись селища-посады. На всю Червонную Русь славились свиноградские косторезы и сапожники.
Без малого через шесть десятков лет после Позвизда, в ноябрьскую ночь года 1087 от Рождества Христова, под Свиноградом был предательски убит во время похода другой волынский князь — Ярополк. Нити заговора тянулись в Перемышль, где сидел в ту пору Рюрик, старший из троих братьев Ростиславичей.
Вековые дубы на берегах Белки хранили память о тех давних событиях. Может, вот под этим разлапистым древом, широко разбросавшим зелёные, покрытые мхом ветви, некогда пировал Ярополк с дружиной, а вот тут, на поляне, возле дороги, стояли воинские вежи. А отсюда, из-за кустов боярышника, осторожно, крадучись, воровато озираясь по сторонам, стискивая в деснице смертоносный меч, выбирался при тусклом мерцании звёзд загадочный убийца Нерадец. Лицо его покрывала булатная личина.
Лев, как наяву, видит лихорадочно блестящие глаза убийцы, видит, как подбирается таинник[223] к телеге, на которой в одной белой рубахе безмятежно уснул Ярополк, как намечает он место, куда бить, как направляет меч.
«Доконал ты мя, ворог!» — слышатся предсмертные слова вскочившего с воза пронзённого в грудь князя. Кровь заливает белую рубаху, бестолково снуют вокруг сонные гридни, а уже в отдалении, за рекой, раздаётся приглушённый топот копыт коня убегающего убийцы.
Довольно! Что за наваждение! Почему Свиноград каждый раз заставляет его вспоминать эту страшную страницу летописи?! Лев тряхнул головой.
«Ты будешь королём», — шептала в предсмертном бреду Елишка. Тогда, сидя у ложа умирающей девочки, которая, по сути, так и не стала ему женой, Лев, весь во власти подступающего горя, не придал её словам значения. Но теперь, когда минул без малого год после её кончины, он вдруг вспомнил и решил... Да, он будет именоваться королём Галицким, он возденет на чело отцовскую корону, некогда присланную римским папой! И местом коронации Лев после недолгих колебаний выбрал старинный Свиноград.
На коронации настаивала и новая супруга, поморянская княжна Святохна Святополковна. Белокурая молодая красавица прибыла к нему нынешней весной с далёкого берега Балтики и привезла с собой в качестве приданого золотые и серебряные украшения. Шумных пиров на сей раз Лев учинять не стал, свадьбу сыграли тихо во Львове.
Княжна Святохна была низкорослой, тоненькой, как осинка, жёнкой лет около двадцати пяти. В ярко-синих глазах её, казалось, отражалась вся глубина моря. Выросшая среди язычников, в беспокойном, подверженном непрестанным нападениям тевтонских рыцарей Поморье, она не знала грамоты, зато умела, к удивлению Льва, хорошо владеть мечом, метко стрелять из лука, грести вёслами. Даже не верилось, что в таком щуплом на вид женском теле таилось столько силы.
Святохна не любила заплетать косы и ходила с распущенными волосами, как истая язычница. Лев с трудом убедил её принять перед венчанием православие. При крещении поморянка получила имя Юдифь, которое ей очень нравилось, особенно после того, как Лев рассказал ей библейскую историю о Юдифи и Олоферне.
Обожала Святохна разноличные мази и притирания, в которых знала толк.
После желчной больной Констанции и смешливой девочки Елишки поморская княжна казалась Льву распустившимся прекрасным цветком. Единственное, что несколько портило прелесть Святохны — это её чрезмерно длинный нос. Будущая галицкая королева постоянно жаловалась на этот изъян, нос свой она без конца тёрла руками, словно норовя его оторвать.
Платья, оставшиеся после Елишки, были выброшены или перекроены, куклы — кинуты в огонь, прежние слуги — заменены новыми, по большей части литвинами и поляками. Из них же состояла и свита княжны. Через какой-нибудь месяц ничто в Львовском княжьем дворце не напоминало о почившей богемской принцессе.
...Свиноград встретил Льва солнцем, зелёными садами и звоном колоколов. Съезжалась знать, в белокаменном соборе Святого Иоанна Богослова приготовили для коронации высокие, обитые пурпурным бархатом кресла.
С утра храм полнился людом. На хорах красовались бояре и иноземные послы в шитых золотом и серебром богатых одеждах. Лев, в ромейской хламиде[224], с голубой перевязью-диадимой. прошествовал через парадные ворота, сопровождаемый рындами с бердышами за плечами. Впереди него шли охранники с жезлами в руках и знаменосцы с хоругвями.
Князь сел в обитое бархатом кресло. Явился владимирский епископ Евсегний в праздничной фелони[225], с митрой на седовласой голове, с панагией на груди.
Сверху лилось праздничное песнопение. Певцы в камчатых ризах возносили хвалу Всевышнему.
Лев, выслушав молитву, встал и прошёл в алтарь под благословение епископа. Евсегний торжественно воздел ему на чело золотую корону, а в десницу дал украшенный драгоценными самоцветами крест.
Лев опустился обратно в кресло, вокруг него курился фимиам, ходили дьяконы в долгих стихарях, размахивая кадильницами.
За пышной долгой церемонией последовал пир.
Лев вместе с сияющей от неподдельной радости
