спиной – вход в туннель. Симон это тоже видел. Его взгляд скользнул в том направлении, затем снова вернулся ко мне.
Нет, ему туда не попасть.
В прошлом я и так позволял ему наполнять мои мысли и питать мои страхи. Я и так отдал ему слишком много.
Сегодня все кончится, чего бы мне это ни стоило.
Я поднял меч, заставив отчаянно дрожащую правую руку присоединиться к левой.
«Давай, – велел я телу, которое почти рыдало от нежелания подчиняться. – Последний бой. Ты же не струсишь и не подведешь меня».
Удивительно, какие чудеса творит разум.
Симон двинулся на меня. С губ сорвалось рычание. Его жуткая магия вспыхнула, как пламя вокруг зажженной спички. Но я был готов его встретить.
Глава семьдесят первая
Орайя
Передо мной стоял отец.
Свет в зале еще потускнел. Казалось, он пробивался сквозь густой туман. Все стало каким-то нереальным, за исключением этого туманного серого небытия.
Туманного серого небытия и… его.
Винсент мне снился очень часто. Но тот, кто стоял передо мной, был куда реальнее Винсента из самых ярких снов. Я смотрела на него и чувствовала себя так, словно меня ударили ножом в грудь. Только сейчас я поняла, сколько мелочей, касавшихся его внешности, успела позабыть. Например, легкую искривленность носа или то, что он предпочитал зачесывать волосы на левую сторону, а не на правую. Облик Винсента, который я хранила в памяти, несколько стерся, хотя, горюя по нему, я старалась сберечь каждую мелочь.
– А ведь ты нереален, – сказала я, в основном чтобы напомнить себе.
Все вокруг было нереальным.
– Неужели? – спросил Винсент и печально улыбнулся.
Матерь милосердная. Его голос.
– Я реален настолько, насколько это нужно, – сказал он.
– Ты мне снишься. Это галлюцинация. Я потеряла много крови и…
– В этом зале я оставил большую часть себя. – Винсент широко раскрыл глаза, как будто поглощал ими силу пространства, окутанного темнотой. – Больше, чем намеревался отдать. Все оставленное мной по-прежнему сохраняется здесь, даже если меня нет. Змейка, разве пространство вокруг тебя нереально?
Нет. Пространство вокруг казалось даже слишком реальным.
– Я придумываю тебя, – прошептала я, – потому что ты такой, каким я хочу тебя видеть.
Он пожал плечами. Жест был таким знакомым, что у меня сбилось дыхание.
– Возможно, – согласился он. – Так ли это важно?
Сейчас это было совсем не важно.
Винсент шагнул ко мне. Я попятилась. Он замер. Лицо исказила гримаса боли.
– Неужели увиденное здесь так испортило твое представление обо мне? Я собирался отдать этому месту все свои величайшие достижения, все величайшие честолюбивые замыслы. А вместо этого оно стало памятником всех моих величайших ошибок.
«Столько ошибок напоследок. Но только не ты».
Последняя фраза Винсента стучала в моем мозгу.
Он вздрогнул, словно тоже ее услышал.
– Столько ошибок напоследок, – пробормотал он. – Никогда не хотел, чтобы ты увидела меня таким.
– Я и не хотела видеть тебя таким.
Клянусь богиней, я не лукавила. Иногда я завидовала той Орайе, какой была год назад. Та Орайя ни на мгновение не сомневалась, что отец любит ее. Да, это было единственным, во что она могла поверить, но те представления хотя бы казались прочными и незыблемыми.
Утрата веры в Винсента означала не просто утрату веры в данную личность. Он что-то сломал во мне, разрушил способность доверять другим.
Его лицо исказилось от боли, но тут же приняло прежнее выражение. Может, это просто игра странного освещения? Мысль о том, что возникший здесь Винсент – плод моего воображения, отодвигалась все дальше. Если это галлюцинация, то настолько совершенная, что вполне может оказаться реальностью.
И теперь, когда Винсент стоял передо мной, гнев, подавляемый месяцами, начал прорываться наружу.
– Ты мне врал, – сердито бросила я ему. – Всю жизнь ты говорил мне, что мир – это клетка. Но ты сам посадил меня в клетку. Ты помыкал мной с самого…
– Я тебя спас, – гневно возразил он и шагнул ближе.
Винсент поморщился, словно осознавая, что должен подавить свою злость.
– Ты меня похитил! – выпалила я. – Ты убил мою мать. Ты…
– Я ее не убивал.
– Нет, убивал! – Мой голос звенел под сводами зала, отражаясь от каменного потолка. – В ту ночь ты прилетел в Салине, зная, что она там живет. Ты разрушил город, зная…
– Я…
Нет. С меня довольно его оправданий.
– Хватит вранья. Я почти двадцать лет слушала твои лживые россказни. Я сыта ими по горло. Сыта.
На щеке Винсента дернулась жилка, словно он напрягал лицевые мышцы, чтобы не дать словам выскользнуть наружу.
Зал показался мне более прочным. Туман рассеялся. Винсент повернулся к обелиску и уперся в него ладонью. Глубоко вдохнув, он медленно выдыхал, опуская плечи.
– Эта магия – живая, – уже спокойнее продолжил он. – И центр зала – самая напряженная ее часть. Чтобы поддерживать силу заклинаний, я должен был годами появляться здесь и кормить ее собой. Это самая важная особенность и в то же время самая слабая сторона упомянутой магии. Для завершения мне пришлось обратиться к другой колдунье. После…
«После того, как она ушла».
Он этого не сказал. Не было необходимости.
Винсент обернулся. Его гнев исчез. Осталась только печаль. И вдруг отец показался мне ошеломляюще старым. Старым не в смысле морщин и седых волос. Я ощутила его многовековую усталость, исходящую из души.
– Маленькая змейка, хочешь увидеть, сколько воспоминаний отняло у меня это место? – тихо спросил он.
«Нет», – едва не вырвалось у меня.
Я не хотела этого видеть.
Но я зашла слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Проглотила слишком много вранья, чтобы заслоняться от правды.
Я медленно подошла к обелиску и положила ладонь поверх руки Винсента.
Ночь холодна. Единственное тепло исходит от пожаров, полыхающих по всему Салине.
Но холода я не чувствую. Пролетая над городом, от которого осталась лишь тень былого величия, я не ощущаю ничего, кроме удовлетворения. Год был тяжелым. Вот уже почти два века я ношу корону. Немногим ночерожденным королям, да и другим королям в Обитрах, удавалось столь долго не выпускать власть из своих рук. Мне давно это известно. Однако с недавних пор мои враги вновь зашевелились. Пока они держатся в тени. Но я чувствую их присутствие на каждом балу и каждой встрече. Я ощущаю их глаза на себе и когда нахожусь один у себя в спальне, и когда окружен подданными.
Власть – дело кровавое. Очень кровавое.
А за несколько последних лет я дал слабину.
Но время мягкотелости закончилось. Я должен вырезать все свои слабости,
