Эквиано занимался не только продажей своей книги, но и распространением «небольших памфлетов за бойкот сахара». Во время обеда в доме ее брата он очаровал их юных племянницу и племянника, «хотя они никогда не видали черных», и приглашал отправиться с ним в Африку. Племяннику он оставил один из памфлетов, а также автобиографию с дарственной надписью.
Из Шропшира Эквиано направился на юг в Тьюксбери. Там для продажи книги он воспользовался связями среди квакеров. Прибыл он с рекомендательным письмом от перчаточника Стэнли Памфри для писателя-аболициониста Белла Крафтона. С Памфри Эквиано познакомился в Вустере. Как и Крафтон, он был квакерским подписчиком «Удивительного повествования». В благодарственном письме в адрес Памфри от 1 июля 1793 года Эквиано использовал обычай квакеров обращаться в неформальном втором лице:
Дор. друг, выражаю свое почтение и надеюсь, что ты пребываешь в добром здравии и получил 7 книг, которые я выслал тебе в минувшую пятницу, если же посылка еще не дошла, прошу, дай знать сразу же обратной почтой и пиши мне на адрес мистера Джона Маунтенса, бакалейщика в Глостере, а если же книги получены, то в письме, полагаю, нужды нет. Премного обязан тебе за чрезвычайно любезное письмо здешним друзьям, они были весьма добры ко мне и всюду тут меня водили – и к концу субботы мы продали (или нам заказали) 53 книги, которые все уже доставлены сегодня; завтра же я отправляюсь отсюда в Глостер – так что я чрезвычайно признателен за все твои благодеяния, а равно и всем здешним друзьям, коихты мне рекомендовал, и они свозили меня к некоторым своим соседям. Да услышит Господь мои молитвы и воздаст тебе за всю твою доброту ко мне и людям смуглой расы.[613]
После Глостера, где реклама его книги появилась в Gloucester Journal за 15 июля, Эквиано ненадолго вернулся в Лондон. Там он решился на рискованное предприятие. Все его книготорговые вояжи последних четырех лет совершались по местам, где сочувствие аболиционизму было велико, а экономические связи с работорговлей – довольно слабы. Ему уже приходилось сталкиваться с противодействием и скепсисом как по отношению к несомому им посланию, так и к самому посланнику, однако все эти препоны были скорее досадными, чем опасными. Теперь же, когда целесообразность запрещения работорговли в эту революционную эпоху стала повсеместно подвергаться сомнению, он решил отправиться в Бристоль. Этот пятый по величине город Англии с населением шестьдесят четыре тысячи был одним из центров поддержки рабства. Когда за несколько лет до этого аболиционизм еще не привлек к себе общенационального внимания и Кларксон объезжал работорговые порты для сбора свидетельств, ему даже понадобился там телохранитель. Спустя двадцать лет Кларксон вспоминал свой страх перед поездкой в Бристоль: «Только теперь я впервые испытал трепет перед трудным делом, которое решил предпринять – попытаться обрубить одну из отраслей торговли огромного города, лежавшего предо мною. Я думал о сонмище людей, с которыми предстоит столкнуться. Я предвидел ожесточенное противостояние и спрашивал себя, удастся ли выбраться оттуда живым».[614] Если белый человек при прямой поддержке лондонской аболиционистской организации был так напуган в 1788 году, что ждало черного, действовавшего на свой страх и риск в 1793-м?
Эквиано не питал иллюзий относительно предстоящего. Уже собравшись ехать в Бристоль, он написал о своих намерениях Веджвуду, напомнив о покровительстве, которое он когда-то обещал. Как опытный моряк, Эквиано подлежал вербовке в королевский флот в связи с продолжавшейся войной с Францией. В обычных обстоятельствах защитой ему послужил бы почти пятидесятилетний возраст, но годность для флотской службы давала его противникам, поддерживавшим рабство, законный предлог физически устранить его из аболиционистского движения. Веджвуд когда-то предложил использовать в интересах Эквиано свое влияние на Филипа Стивенса, члена парламента от города Сануидж, первого секретаря лордов Адмиралтейства[615] и первого секретаря Морского департамента:
Ув. и достойный сэр.
Выражаю вам свое почтение и надеюсь, что все у вас благополучно.
Дорогой сэр, смею надеяться, вы помните, как сказали однажды, что если меня когда-нибудь обеспокоит вербовочная команда, то чтобы я обращался к мистеру Филлипу Стивенсу из Адмиралтейства. И теперь я был бы премного обязан, если бы вы сообщили, могу ли я прибегнуть к этому средству в случае, если буду сейчас потревожен указанным образом. А именно, на следующей неделе я отправляюсь в Бристоль, где заказано несколько экземпляров моей книги, и где, как я весьма склонен полагать, у меня имеются враги вследствие моих публичных призывов покончить с рабством, а вернее, из-за моего участия в борьбе за запрещение работорговли. Дорогой сэр, я уезжаю из Лондона в пятницу 23-го числа сего месяца и буду особенно признателен, если вы окажетесь столь любезны, чтобы прислать мне несколько строк в бристольскую почтовую контору-до вострб.
Веджвуд ответил лишь 19 сентября, так как письмо Эквиано не застало его в городе. Надеясь, что для помощи еще не слишком поздно и подписавшись «ваш друг и покорный слуга», он просил Эквиано в его отсутствие сообщаться с его племянником и личным секретарем Томасом Байерли. К счастью, Эквиано не понадобилось вмешательство Веджвуда. К тому времени, когда пришел ответ, он уже снова был в Лондоне, по пути сделав остановку в Девайзесе.
В Лондоне он выпустил седьмое издание автобиографии, добавив перечень бристольских подписчиков, а в начале февраля 1794 года уже снова был в дороге. В течение по крайней мере следующих четырех месяцев он колесил по юго-восточной Англии, продавая книгу в графствах Суффолк, Норфолк и Эссекс, а затем вернулся в Лондон. Неудивительно, что много времени он уделил Нориджу. С населением почти сорок тысяч человек, он сильно превосходил прочие города Норфолка, а веком ранее был вторым по населенности, впоследствии уступив Бирмингему, Бристолю и Манчестеру. Норидж все еще оставался одним из главных производственных центров страны, и на нем сильно сказывались любые перебои в торговле с Европой.[616] Жители Нориджа, расположенного на восточном побережье Англии, были мало связаны с трансатлантической работорговлей. В отличие от более крупного Манчестера, не имевшего прямого представительства в палате общин, Норидж обладал одними из самых широких избирательных прав в Британии. Право голоса имели все его свободные жители – будь то постоянные или временные, и, поскольку Норидж имел также статус графства[617], правом голоса обладал любой собственник недвижимости стоимостью от сорока шиллингов.
Ко времени визита Эквиано многие противники Французской революции именовали Норидж «якобинским городом», подразумевая нелояльность большинства его обитателей британской монархии. Как и вся Британия, Норидж был замечателен большим числом клубов и обществ, в городе их насчитывалось до сорока, и в них входило до
