ворошить прошлое? Ты не единственный, кого затронула гибель рода бенгардийского. Ну, как выяснилось, не всего рода – тебя судьба помиловала. Мы лишились не только многих ваших знаний, но и вашей силы. Но прежде всего у нас отобрали… как бы выразиться… не отобрали – вырвали из радуги один из её цветов, и уже не то, всё не то, мир оскудел без вас.
– О, Матерь-тигрица, Астра, хоть одно живое существо в целом мире тронуло исчезновение моего народа? Хоть одна живая душа пролила по нам слёзы? У тебя самого дрогнуло что-то в душе, когда тебе сообщили, что на этой земле последний тигр издал свой последний вздох?
– У меня – дрогнуло, – с высоко поднятой головой, не раздумывая, ответил Астра.
– У тебя вот, да, – немного успокоился Алатар, но проговорил далее предостерегающим шёпотом: – Но говорю, до большинства не дошёл смысл всех этих событий, всей этой бойни. Просто чья-то смерть, и всё, как было и как будет всегда.
Остаток дня Астра под руководством своего бенгардийского учителя Алатара выстирывал, как грязное бельё, своё сознание. Неудача за неудачей, и снова начинать сначала. Конечно, он сдавался, но, собрав волю, пробовал вновь и вновь, пока учитель не осложнил ему задачу – как и предупреждал, снял с него тёплую одежду, оставив лишь белую рубашку, ну и штаны. А вот с сапогами пришлось расстаться. Он дрог, зяб, избавляться от мыслей стало намного труднее, если не сказать – невозможно. Хотелось лишь одного – поскорее вернуться в тепло.
Но учитель был непреклонен и не отступал. И тогда-то Астра заставил себя сосредотачиваться назло, из вредности и упёртости. «Вот заболею, простужусь, умру от ангины или пневмонии – будет на твоей совести, Алатар. А может, он за меня не боится, уповая на остатки живой и мёртвой воды?» – думал Астра, и, как бы ни думал, мысли проходили заметками на полях сознания.
И в одну минуту он смог увидеть какую-то блёклую, несчастную красную ниточку, тонкую, как волосок, тянущуюся словно из его сердца в сердце Алатара. Астра старался не думать о ней и, скорее всего, не думал, иначе бы не видел её. Потом приметил другую ниточку – и она уже вела к жёлтому дому, очевидно, на чердак, к Умбре. И замелькали, заволновались, задрожали сотни, тысячи нитей, мельтеша и мешаясь цветами и оттенками, в них можно запутаться, потеряться. Тогда Астра открыл глаза, и учитель без слов понял, что его ученик справился.
– А мне достаточно закрыть глаза, и я их увижу, – сказал Алатар. – Ты должен научиться тому же. Пошли в дом. Пока ты тужился, я растопил печь.
До чего же хорошо было очутиться в тепле, услышать, как в печи потрескивают дрова!
Астра согрелся, и Алатар поделился, что означает каждый цвет нити, и почему-то особенно юному кинокефалу въелось в память то, что красная нить обозначает крепкую дружбу. Подкрепились манкой – на Астру напал зверский аппетит, и он съел сразу два шарика, представляя себе мясо с картошкой. Учитель превратил снег в молоко, а головешки, взятые из печки, – в чёрный чай, и в обычных чашках, найденных в доме, а не в воображённых чашках, пили молочный чай. Без сахара, потому что учитель берёг силы.
Потом занятия продолжились.
– Смотри, чего ты можешь достичь, лишь закрыв глаза. Так как я хорошо разбираюсь в травах и деревьях… – Алатар закрыл глаза, и перед ним в то же мгновение встал пень со всеми кольцами, с неровным, ломаным, будто смятым, спилом, с выпирающим, как носик чайника, сучком и с неглубокой трещиной на широком, гладеньком, червлёном боку, точно такой же, на который взгромоздился Астра. Алатар запрыгнул на свой пень, став выше Астры. – Сотворить неживое, конечно, гораздо проще, чем живое.
– А можно и живое? – обомлел Астра. – Вроде фамильяра? И без малахитовых красок?
– Можно, Астра, всё можно. Но ты должен помнить, что, создавая живое, жертвуешь частью своей души. Не будешь воспитывать ум и сердце, и тогда такое творчество может привести к ужасным последствиям. Ты породишь чудовище. Или сам им станешь. Помни также, что ты навеки скрепляешь себя со своим творением связью, крепче которой не бывает.
– Поэтому Кабинет разрешает одному художнику создавать не более двух фамильяров… – прошептал он и с любопытством и будто с вызовом спросил: – А ты умеешь?
– Никогда не пробовал, – признался Алатар. – Но растения – они тоже живые. Просто этот пень – мёртвое живое, как, например, кость…
Алатар спрыгнул с пня, коснулся его лапой, и он растворился, как пар, приоткрыв голую землю с уложенными мельхиоровыми травинками.
– И после твоей смерти предметы, которые ты привнёс в этом мир своим воображением, будут жить. Если ты не решишь избавить от них бытие. После нас останется лишь то, что сделано с душой, сердцем и разумом. А в твоём возрасте искру нужно подталкивать в том направлении, в котором ты уже подкован. Более или менее – понятно, что невозможно знать всё. В чём ты разбираешься, Астра? – спросил его учитель, глядя сверху вниз.
– В малахитовых кистях, – подумав, ответил он. – Я всё-таки инженер.
– И ты собрался вообразить мне малахитовую кисть? – ухмыльнулся тигр.
– А ты хочешь, чтобы я сейчас что-нибудь вообразил? – ухмыльнулся в ответ Астра. – Я только-только кое-как научился видеть незримые связи, и скоро вечер.
– Не ты ли меня подгонял? – грустно улыбнулся тигр. – Так в чём ты хорош, Астра? Что умеешь, что знаешь лучше всего? – повторил он свой вопрос.
– Мама называла меня своим маленьким звездочётом. Но вряд ли мне под силу сотворить звезду, даже карликовую. Быть может, палеонтология… Я попробую вообразить аммонита, естественно, окаменелого! Слышал о таком?
Алатар засмеялся.
– Слышал. Ну, попробуй. Верю, что у тебя получится. Но если почувствуешь, что силы покидают тебя, сразу заканчивай.
Астра соскочил с пня, встал перед ним на колени, накрыв его сердцевину ладонями, и, конечно, закрыл глаза.
Потерялось чувство времени – сколько прошло: минуты, часы? Звуки, шумы сбежали из головы, даже кровь перестала шуметь, и, как и говорил Алатар, не слышно было биения сердца: не было ничего, святая пустота, чистый лист. Кожа онемела – бесчувственная, дубовая, неотзывчивая. Не ощущалось, как плечи тянет пальто, как давят под подошвой отросшие когти. Астра сам стал как бы невесомым, облаком. Пропал нюх, исчез запах кислого, пропитавшего одежду, растаявшего на ней снега с горчащими нотками пота среди запахов обновлённой и неизгладимой чистоты. И ученик почувствовал, как под ладонями скопилось тепло, колючее и разнеженное, растущее с каждой секундой, и сердце
