«Бережный» уходит. Видно, как в него попадают, но броня держит… Какая броня? Откуда у МТ-ЛБ броня?
Ольга не слышит ничего, продолжает бежать. Николай разгоняется по мерзлой земле, как паровоз по рельсам. Каждую секунду могут попасть или в нее, или в него, или в обоих разом. Нагоняет он ее через какие-то пять секунд, сбивает с ног и тут же падает сам. Явно вовремя – вой над головой на время заполняет мир целиком и полностью. Удары в землю следуют один за другим, приходясь и слева, и справа, и спереди. На все это он смотрит с каким-то отстраненным любопытством. Дистанция сократилась вполовину. Улегшись как следует и передвинув автомат, Николай наконец-то узнает: это британские CVR(T). Раз с пушками – значит не «Спартаны», а «Симитары». Старье конца 60-х годов, но бронированы лучше, чем бригадные БТР-70, БТР-80 и МТ-ЛБ. И лучше вооружены. Вот и результат.
Он совершенно забыл про Ольгу, а зря. Та, оказывается, так и не пришла в себя. Освободившись от его руки, тут же начала привставать. Воя при этом не хуже собаки. Нельзя было брать с собой такую, нельзя.
Дотянуться до нее – не хватает сантиметра. На них скрещиваются сразу две очереди. Все.
Декабрь
К началу декабря войска союзников уже довольно далеко продвинулись в глубь польской территории и продолжали развивать наступление. Успех давался дорого: потери в людях и технике были более чем серьезными. На центральном и южном направлениях все складывалось хуже, а на Дальнем Востоке ноябрьский порыв выдохся уже окончательно, и войска Восточного фронта топтались теперь взад и вперед по одним и тем же сотням километров. Воевали не за крупные города, а за городскую мелочь и поселки. Но воевали на равных – и это уже было хорошо, потому что противники на этом фронте были первоклассные. Самая элита, прикрывающая постепенный отход остальных. Дивизии морской пехоты США, экспедиционный корпус Сил самообороны Японии, Маневренный корпус ВС Республики Корея.
Забавное это было слово – «союзники». Явно не просто так его начали употреблять, явно кто-то головастый внедрил его в обиход, в приложении к данному моменту. Нам-то ладно, но на английском это звучало очень конкретно. Allies. Вы знаете, что в докладах русских авторов на любых переговорах и конференциях нечто хорошее на слайдах, что угодно, всегда выделяют красным цветом, а что-то плохое – синим? Совершенно привычно, как само собой разумеющееся. А вот во всем остальном мире поступают ровно наоборот. Красный цвет там – это символ опасности, признак обозначения плохой, враждебной стороны на квадратиках и стрелочках, впечатанных в карты и схемы в учебниках истории. Условный цвет обозначения финансовых рисков и потерь, осложнений и побочных эффектов – в докладах бизнесменов и врачей. Ну так вот. Исторически сложилось, что «союзники», Allies, – это правильная сторона. Все привыкли к этому термину еще в начале 40-х годов XX века, а потом были десятки тысяч книг с этим словом на обложке и тысячи фильмов с этим словом в титрах и в устах героев. «Союзники» – это хорошо, а «Ось» – это плохо. Половина американцев и минимум четверть европейцев и азиатов понятия не имели, что такое «Ось», где она проходила, из каких стран состояла. Но про «Союзников» помнили: совершенно точно США, точно Великобритания. Вроде бы Франция, вроде бы Китай. Кажется, и русские тоже, даже странно. Нет, не уверены… Но «Союзники» – это свои, а «Ось» – враги. И вот тут, в конце 2013 года, журналисты начинают использовать слово «Союзники» по отношению к продолжающим двигаться на запад объединенным силам армий России, Беларуси, Казахстана, Узбекистана и Кыргызстана. И происходит какое-то замыкание в головах. Какой-то разрыв шаблона. Какая-то тупость нападает. Если они – Союзники, то мы кто?
Государственную границу эти самые Союзники впервые пересекли еще далеко в ноябре, и за последнюю неделю последнего осеннего месяца прошли прибалтийские государства из конца в конец. Первый контрудар НАТО на прибалтийской территории оказался и последним: немногочисленные мобильные части сточились быстро, а территориальными батальонами и охранными ротами с чужой кадровой армией особо не повоюешь. Это против партизан и особенно против невооруженных гражданских наличие средств связи, легкой бронетехники и неограниченного количества боеприпасов к автоматическому оружию – неоспоримая гарантия подавляющего превосходства. Против людей, у которых средства связи еще и получше, бронетехника потяжелее, а ствольная и ракетная артиллерия «своя», а не по вызову… Продолжительность существования полицаев и карателей на настоящем поле боя – она исчисляется даже не часами. Десятками минут.
Командование НАТО даже не собиралось церемониться и соблюдать какую-то лишнюю осторожность в действиях на территории карликовых государств восточного фронтира Европы. Но его возможности были сейчас резко ограниченны. Сухопутных войск не хватало, боеспособных самолетов и вертолетов не хватало, а одним флотом много не навоюешь. Да, русский флот к этому времени окончательно кончился и на Севере, и на Дальнем Востоке. Неудивительно и ожидаемо. В импровизированных базах обеспечивать качественное техобслуживание и ремонтироваться после непрерывно получаемых боевых повреждений было не просто трудно – почти невозможно. А в нескольких отбитых к зиме оборудованных ВМБ[46] необходимая инфраструктура была, разумеется, целенаправленно уничтожена полностью. В результате к первым дням зимы последние уцелевшие надводные единицы двух русских флотов потеряли боеспособность окончательно, а активно действующие атомные и дизельные подводные лодки считали уже на пальцах одной руки. Говорили, что доля безвозвратных потерь русского плавсостава достигла к этому времени 70 %, и да, в это вполне можно было поверить. На море пленных почти не бывает… Однако все это было слабым утешением для тех европейцев и североамериканцев, кто воевал на Европейском театре. Здесь наличие приморского фланга было условностью. И 1-я Новая армия медленно и тяжело, но двигалась вперед. И вы знаете, что было решающим? Осатанелость. Остервенелость. Таких слов давно никто не слышал, они были погребены в словарях. Если их додумывался употребить какой-нибудь писатель, они выглядели нарочитыми, искусственными. Но оказалось, что они есть очень у многих в глубине души. И вот они вылезли наружу.
В Прибалтику и Польшу пришли люди, которых по дороге к линии фронта провозили через превращенные в руины города и городки, через десятки полностью сожженных, обезлюдевших поселков, сел и деревень. Которые вышли из таких сел и деревень, иногда в числе последних мужчин и женщин боеспособного возраста. Которые оставили позади разрушенную до основания жизнь, могилы или просто имена близких людей, включая родителей, детей и любимых. Которые ничего не боялись и уже никого чужого не способны были жалеть. Мечтающие о мести, получающие от процесса кровавой войны удовлетворение и удовольствие. Озверевшие, осатаневшие, остервеневшие. Больше 70 лет назад Семен Гудзенко[47] написал самые знаменитые свои стихи, в которых были слова «окоченевшая вражда». На войне поэзия вообще имела огромное значение – здесь не было ни телевизора с Интернетом, ни хотя бы просто газет. В минуты отдыха люди слушали радио, пели или читали стихи: самые разные, преимущественно злые. Старые стихи Гудзенко знал сейчас наизусть каждый, и каждый по многу раз читал их вслух – и другим, и себе самому. Тысячи человек не считали «окоченевшая вражда» словами, ложащимися на язык легко. Говорили по-разному. Многие говорили «осатаневшая», «остервеневшая». Вражда.
