– А что в самом деле?! Эка ведь подумаешь: послы царевы! Да пускай он тебе царь будет да владимирским твоим, а нам, новгородцам, он пес, а не царь, татарин поганой! А коли завтра нам косички татарские заплетут, по-ихнему, да в свое войско погонят, – тоже соглашаться велишь?!
– Граждане! – послышался чей-то голос. – Да что там смотреть на них, на татар?! Схватим их за ногу поганую, да и об камень башкой!..
– Ишь защитник татарский! – кричали из толпы Александру. – Знаем, чего ты хочешь: суздальским твоим платить стало тяжко, раскладку хочешь сделать на всех!..
– Державец!
– Самовластец!
– Мы тебе не лапотники!..
– И нам шею под татарина ломишь?!
Если бы еще немного промолчал князь, тогда бы все вече неудержимо выплеснулось вон из кремля и хлынуло бы обоими мостами, и на плотах, на лодках, на Заречную сторону, на Ярославль двор, к дворцу Александра – убивать ордынских послов…
И в этот миг вдруг явственно представилось Александру другое такое же вече, здесь же колыхавшееся и ревевшее, много лет тому назад, в самый разгар батыевщины, в сорок первом году. Немцы тогда взяли Псков, и Тесово, и Лугу, и Саблю. И господам новгородцам подперло к самому горлу! И подобно тому, как боярин Твердило отдал Псков немцам, а сам стал бургомистром, – так и среди новгородцев пузатые переветники, ради торговли своей с немцами, мутили и застращивали народ и склоняли отпереть ворота магистру. Александра не было на тот час в Новгороде: его незадолго перед тем новгородцы изгнали, показали ему путь от себя, чуть не на другой день после Невской победы, заспорив с князем из-за сенокосов – вечный и по сие время спор; худо с сеном у Новгорода: болота, кочкарник, сенокосов нет добрых, а того понять не в силах, что не на чем князю и конницы держать, коли так!..
И вот, когда уже весь народ новгородский взвыл, и закричал Александра, и стал грозить владыке, боярам, – тогда вымолили послы новгородские, во главе с владыкою Спиридоном, сызнова Александра к себе на княженье.
И тогда тоже, перед походом на немцев, зазвенел вечевой колокол – колыхалось и ревело тысячеголовое новгородское вече… Но разве так, как сейчас?
На радостях первой встречи новгородцы тогда, словно дети, выкрикивали своему князю все свои жалобы, обиды, поношения и ущербы, претерпенные за это время от немцев.
– Подперли – коня выгнать негде! – кричали ему.
– В тридцати верстах купцов разбивают!..
– Бургомистров наставили!..
– Женок позорят!
– Церкви облупили!
– Гайтан с шеи рвут!
– Со крестом вместе!
– А и с головой!..
И, наконец, как бы в завершенье всех этих жалоб, послышался тогда укоризненно-ласковый, словно бы ото всего веча раздавшийся голос:
– Что долго не шел?!
– Да ведь, господа новгородцы… сами ж вы меня… – начал было он, смущаясь.
Но и договорить тогда не дали: бурей негодующих и пристыженных голосов крикнули в ответ:
– Того не вспоминай, Ярославич!..
– Забудь!.. Тому всему – погреб!
…Так было в то вече, здесь же, у этих же исполинских белых полотнищ храма Софии! Так было, когда он был нужен им до зарезу, ибо бронированное рыло немецкой свиньи за малым не соткнулось со злою мордой татарского коня вот здесь, на берегах Волхова!.. Уж хрипел белым горлом господин Великий Новгород, ибо шведский герцог с финского берега, а рыцари Марии, упершись стопой в Юрьев, круто затягивали на этом горле петлю, да и затянули бы, когда бы он, Александр, не обрубил – и вместе с лапой, с когтями!.. Иное неслось тогда к нему с этой площади, когда стало ведомо, что магистр рижский уж и фохта Новгороду подыскал из ратманов здешних, и что вечу не быть, и что колокол вечевой будет звенеть на кирке немецкой, что Святую Софию либо развалят на кирпичи, либо снимут верхи и переделают в ратушу!..
Помнят ли они, как, отталкивая друг друга, иные из этих же вот самых новгородцев тянулись тогда к нему, чтобы хоть только до плаща княжеского коснуться?! Нет! Не помнят ничего! Все забыто.
Александр гордо поднял голову. И сам собою пришел столь долго не находимый ответ.
– Да-а… немало и я утер поту за Великий Новгород! Немало ратного труда положил за вас, за детей ваших!.. Должны сами помнить!.. И вот – выслужил!.. Ведь экое слово изрыгнул на меня некто от вас… стыжуся и повторить! Что ж, стало быть, заслужил!.. С тем и прощайте, господа новгородцы!.. Спокоен вас оставляю: ни от севера на вас, ни от запада не дует!.. Не поминайте лихом!..
И, произнесши эти слова, Невский твердо пошел к боковому спуску вечевого помоста.
Все вече, словно ударом бури, накачнулось к помосту. А те, что стояли поближе, ринулись преградить ему путь.
С вечевых скамей поднялись в тревоге и степенный посадник, и старые все посадники, и тысяцкий.
Посадник Михаил Степанович, поворотясь к народу, как бы в беспомощном призыве простер обе руки свои. Затем он повел ими в сторону уходившего князя: дескать, граждане новгородские, да что ж это такое, да помогайте же!.. Седая борода его тряслась; казалось, он не в силах был слова произнести.
Из толпы, подступившей к боковому крылечку, послышались крики:
– Княже! Господь с тобою! Что удумал?..
– Не пустим, князь!
– Нет на то нашей воли!..
– Кто князя обидел?! Камень тому мерзавцу на шею, да и в Волхов.
– Вернись, Олександра Ярославич!.. Нет тебе ворогов!..
Александр, нагнув голову, не слушая ничего, приближался к ступеням, чтобы сойти на землю. Вот он поставил ногу на первую ступень, на вторую… еще немного, и ступит на землю…
– Ребята! – вдруг выкрикнул отчаянно мужик в белой свитке, без шапки. – Пускай по головам нашим ступает, коли так!..
И, вскричав это, он кинулся под нижнюю ступеньку и лег, лицом вверх, раскинув руки.
Александр остановился: ему надо было или наступить на лицо, на грудь этого человека, или перешагнуть через него.
Прямо перед собой он видел яростно молящие лица других – таких же, как тот, что кинулся ему под ноги.
И он услыхал за собою голос посадника:
– Князь, Олександр Ярославич!.. Да ведь то какой-то безумец вскричал… безумному прости!..
Обойдя Александра и спустясь на нижний приступок, посадник оборотился к Невскому, снял шапку и, низко поклонясь, громко и торжественно произнес:
– Ото всего господина Великого Новгорода: князь, отдай нам гнев свой!..
Сперва, по возвращении князя на вечевой помост, его слушали, не перебивая. И с неотвратимой явственностью Александр представил затихшему вечу всю неизбежность и ордынской переписи в Новгороде, и ордынской дани. Закончил он так:
