Авдотья Степановна больше всех радовалась возвращению младшего брата Феопемта из кругосветного вояжа.
— Уж ты, Василий Михайлович, приструни его непутевого. Будет ему по морям хаживать, жениться пора.
Уважал Василий Михайлович супругу. Не без его ведома назначили шурина состоять при нем, генерал-интенданте, «для особых поручений». Но юношеский задор у Феопемта не иссяк.
— Познакомился я в Калифорнии с мичманом Завалишиным, — делился он по-родственному впечатлениями о плавании, — умнейшая голова. Он от Калифорнии в восторге. Мечтает закрепить ее за Россией.
— Не худо бы, — согласился Головнин, — только наших сановников не прошибешь.
— Еще он о переустройстве государственном печется. Самому государю записку подал. Отозвали его в Петербург. Ушел он с Лазаревым на «Крейсере» в Ситху, через Сибирь надумал возвращаться. Видимо, в дороге задержался.
— Еще не хватало ему забот, — помрачнел вдруг деверь, — на то есть Государственный совет.
Завалишин приехал в Петербург накануне наводнения. Царь обещал его принять, но потоп заслонил текущие дела. О Завалишине вспомнили через месяц и объявили, что государь нашел его предложения несущественными. Завалишин сокрушался, жаловался Головнину.
— А вы, Дмитрий Иринархович, с вашими способностями занялись бы делом, — недовольно обронил тот, — все мечетесь с разными прожектами, а флот наш едва дышит. Государь он от Бога, потому ему следует во всем повиноваться, а не смуту в душе сеять.
Несколько обиженный Завалишин ушел в соседнюю комнату к новому приятелю Лутковскому и там развеялся…
Накануне Рождества нового, 1825 года, морозным вечером, Головнин привез гостя, Петра Рикорда. За полночь сидели приятели, вспоминали былое, делились планами.
— Отбыл я свое на Камчатке, послужил отечеству. Соскучился по морю. Нынче, Василий Михайлович, подумываю поближе к корабликам определиться, — откровенничал Рикорд.
— Доброе дело. А я, брат, совсем ракушками оброс. Однако паруса мои еще не полощут. Задумки большие имею, коим образом корабельное строение обустроить лучшим образом. Флот-то без корабликов мертвец. Потому берег и море неразлучны.
Рикорд давно заметил в углу, на письменном столе, кипу исписанных листов.
— Опять сочиняешь? — лукаво пошутил Петр, — мало тебя вся Европа знает.
— Нет, брат, не угадал, баста, — насупился Головнин. — Более ни одного слова издательству не выдам.
Нажил неприятелей себе, а мне ведь на тот год баллотироваться. Адмиралтейств-коллегия не пропустит, шансов мало. Один Шишков да Гейден, а еще Грейг. Вон сколько черных шаров. Не видать мне контр-адмиральской мухи. — Головнин помолчал и с грустной улыбкой закончил: — Касаемо писанины, так то для души, как на исповеди откровенничаю. Бумага, она все стерпит, не выдаст…
Весной Головнина пригласили к Синему мосту на Мойку, на собрание акционеров Российско-Американской компании. Правление наконец-то поняло его искреннее желание помочь. Он встретил здесь немало знакомых лиц, моряков, от адмирала Мордвинова до лейтенанта Завалишина. Перед голосованием по какому-то вопросу с ним заговорил несколько вспыльчивый секретарь Кондратий Рылеев, но правым оказался все-таки Головнин. Потом выбирали Совет и «все единогласно избрали В. М. Головнина. Этому выбору я очень рад. Знаю, что он упрям, любит умничать; зато он стоек перед правительством, а в теперешнем положении компании это нужно. Говорят, что он за что-то меня не жалует, да я не слишком этим занимаюсь: так, хорошо; не так, так мать твою так — я и без компании молодец, лишь бы она цвела», — делился Рылеев с приятелем впечатлением о встрече с Головниным.
В свою очередь, Василий Михайлович не раз слышал от Завалишина и Лутковского восторженные отзывы о Рылееве. Однако относился к этому человеку сдержанно, во многом осуждающе.
— Ваш Рылеев многого хочет, одним сигом перепрыгнуть, еще для общества ничего полезного не принес, кроме поэтического.
Капитан-командор, конечно, не знал, что днем в доме у Синего моста вершились дела компании, а вечером часто сходились не только моряки, но и армейские офицеры и литераторы.
Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи...
Судачили не о делах компании, а больше о судьбах России…
Головнин всегда как мог помогал друзьям и близким. Видел, что Матюшкин и Врангель не находили себе места после экспедиции, оба нет-нет да и разочарованно сетовали:
— Так и не пришлось нам отыскать неведомую землю в Ледовитом океане…
Капитан-командор использовал свое положение в Адмиралтейском департаменте. В наступающей кампании 1825 года к берегам Русской Америки отправлялся шлюп «Кроткий».
— Выхлопотал я вам должность капитана шлюпа, — объявил он несколько растерянному Врангелю. — Берите себе в помощники Федора Федоровича и отправляйтесь в кругоземный поход. Авось наверстаете, набредете где в океане на неведомый островок…
Назначение состоялось, новенький шлюп приятели оснастили в поход, подбирали команду. На исходе лета Матюшкин побывал на Галерной улице, прощался перед уходом с Головниным и Лутковским. В комнате Лутковского на стене висел портрет совсем юного морского офицера с задорным хохолком.
— Мой приятель закадычный, — пояснил Феопемт, — лейтенант Дмитрий Завалишин, нынче он при Морском комитете. Ученый человек, светлая голова и чист душою. Мы с ним коротко сошлись в бухте Святого Франциска. Я тогда на «Аполлоне» там был, а он на «Крейсере»…
В конце августа Головнин провожал «Кроткий» в дальний путь. Вплотную с ним стоял новый капитан Кронштадтского порта, капитан 1 ранга Петр Рикорд. Теперь генерал-интенданту стало меньше хлопот в Кронштадте. Подле фон Моллера была своя рука…
Обычно нудно плетется осенняя пора, но нынче, как-то втянувшись в заботы по службе, Головнин не замечал хода времени. Дома хлопотала супруга с тремя детьми, старшим Александром и двумя девочками. Слава Богу, старшенький понемногу оправлялся, заговорил наконец. В поправке здоровья Сашеньки принял доброе участие и приложил немало забот лейб-медик флота Дейтон.
Пошла последняя неделя ноября, столица вдруг встрепенулась. Из Таганрога гонец принес нежданную весть, которая взволновала, — скончался император Александр I. «Все умолкло среди ожиданий, — вспоминал очевидец. — Музыке запретили играть на разводах; театры были закрыты; дамы оделись в траур; в церквах служили панихиды с утра до вечера. В частных обществах, в кругу офицеров, в казармах разносились шепотом слухи и новости, противоречившие одни другим».
Слухи о тревожном смятении долетали из Зимнего дворца, где таинственно шуршали вицмундиры и шелковые дамские наряды в будуарах, трепетали в неведении и царедворцы, беспокойно шептались сановники.
Адмиралтейство расположилось бок о бок с Зимним, там первыми узнали все новости, из дворца…
По закону на престол вступал брат Александра — Константин. Ему и стали присягать министры, сенаторы, войска… Его портреты появились в витринах магазинов, на проспектах Петербурга, начали чеканить монету с его профилем, в церквах служили молебны о здоровье Константина…
