Нет, не зря нашел падаль, понял Ратень. Знак это! То-то он сразу удивился, почему боги не откликнулись на его хвалу. Даже не промолчали — не услышали. Высокие чуры и не глянули на него, пусто таращили деревянные глаза в никуда. Словно и не было уже здесь богов, что оживляют дерево £воим вниманием. Ушли боги, покинули оскверненное место… И духов Тути и Свани больше нет поблизости, уж их бы он сразу учуял. В светлом Ирии теперь старый и малый, без него вкушают сладость и прохладу небесную.
Тихо и пусто стало на бывшей святой поляне, слишком тихо и слишком пусто. Только он один и остался, как зверь, что долго и тоскливо кружит возле своей разоренной норы, из которой похитили детенышей.
Один… Последний…
* * *
Сидел волхв долго. Молча поминал нескладного и всепонимающего Тутю, ласкового, проказливого, всегда веселого по ребячьему недомыслию мальца Сванечку, старого, умудренного годами Олеся, сгоревшего еще на Илене. Конечно, поличи — все родичи, но эти роднее родных, это семья была… Без них словно осиротел…
Ратень медлил, хотя уже знал, догадывался, что ему надлежит сделать.
Наконец решился. Упруго, рывком вскочил на ноги, сразу заторопился, словно боялся передумать в последний миг. Забежал в избу, не обращая внимания на беспорядок и звериные следы на полу. Разом вывалил на пол два ларя, в которых волхвы хранили все самое ценное. Еще удивился мельком, почему талы, любопытные до всего, не тронули их. Свои-то, понятно, не решатся лезть в волховские дела… Впрочем, и талы, наверное, не решились. Побоялись гневить чужих богов после его кровавого отпора. По следам и калу видно, набезобразничало здесь уже лесное зверье, люди бы по-другому тронули…
Без разбора покидав в большой полотняный мешок все самое ценное: узелочки со снадобьями, дощи с древними письменами, особые чары для разного волшебства, заговоренные обереги, редкие корни, волхв вынес мешок наружу. Увесистый получился, кряхтел, когда взваливал на спину.
Потом вернулся в избу, нашел топор под лавкой, где и оставил когда-то. Поигрывая им в руке, как боевым железом, двинулся к чурам. Постоял, примерился, тряхнул головой и начал подрубать первого из идолов, сильно вымахивая топором и мстительно вгрызаясь лезвием в дерево.
Конечно, можно было поджечь негодные, омертвелые чуры прямо на месте, вместе с избой. Но стало жалко лес, по такой суши огонь непременно бы перекинулся. И, если уж совсем честно, руки зудели, просились на разрушительную работу.
Ратень быстро валил чуры — одну за другой, без разбора, подрубая низ топором и крепко упираясь отощавшим, непривычно костлявым плечом. Рубил и словно бы намекал богам: вот, мол, смотрите сверху, как бывает! Хоть вы и оставили неудачные чуры, обошли их своим вниманием и защитой, но вот что случается, коли так…
Вот, вот и вот, беспрестанно повторял он про себя, краем глаз замечая, как разлетаются под его ударами свежие желтые щепки.
Вот, вот и вот! Вот и с богами такое бывает, не только с людьми, вот, смотрите! Не впрямую, конечно, мстил богам, не бросал вызов в небо, но намекал, не без этого…
Разыгравшись силой, Ратень быстро свалил все чуры, сложил их в плотную, дровяную поленницу. От нетерпения руки тряслись, пришлось долго чиркать железом по кремню, высекая огненные искры на сухой трут. Наконец трут задымился, пошел красными искорками. Подкладывая сухую траву и берестяные щепки, волхв раздул тоненький язычок огня, дал ему набрать силу, поджег чуры. Огонь скоро загулял по дереву.
Ратень, остывая духом, сидел рядом, смотрел на разгорающийся костер, слушал его потрескивающее гудение. Думал, вспоминал…
* * *
Каждый человек, поучал его когда-то старый Олесь, живет в Яви так, будто не умрет никогда, будто чувствует себя бессмертным, как сами боги. Есть у людей такое свойство — чувствовать собственное бессмертие, которое передалось им от богов-создателей, не иначе… Ну а умрет потом человек своим сроком, судьбой отпущенным, — словно и не жил совсем. И ветры развеют прах, и память постепенно погаснет, и самые славные деяния забудутся, ибо новые люди будут помнить новое, что ближе им и понятнее. Другая жизнь станет звенеть вокруг…
— Так или нет? — спрашивал старик.
— Так, так, отче… — соглашался, помнилось, он, молодой Ратень.
— Верно, именно так кажется на первый взгляд, — втолковывал ему старый волхв. — И от таких мыслей у многих происходит смущение ума. Потому что это — простые мысли, понятные всякому дурню. Из тех мыслей, что лежат на поверхности, как ряска на чистой воде. Люди ведь как рассуждают — если все прах и тлен, то зачем же все остальное? Зачем служить добру, если злом достигаешь большего, зачем честь, если бесчестье хитрее и изворотливее? Страх перед законами Прави удерживает их, конечно, от пакости, но и он не всегда может удержать. Если все время смотреть себе под ноги — неба не увидишь, так говорят, да. Так или нет? — спрашивал, перебивая сам себя, старик.
— Так, так, отче…
— Хорошо, так, — кивал старый. — Теперь следи дальше, Ратень, за моей мыслью… Сама жизнь богов — тоже вечная борьба между черным и белым, между Небом и Подземельем, между Добром и Злом. Значит, кажется на первый взгляд, и то, и другое — одинаково сильное, раз все время борются, да… А все — тлен, а зло — проще добра, понятнее, подлость, себялюбие — ближе к человеческой сути, это всегда было известно… Так на какую сторону захочется человеку стать? Где ему будет легче и слаще? Понимаешь теперь, почему так много зла вокруг?
Ратень кивал, понимая.
— Так о чем это я? — опять спрашивал Олесь.
— О чем, отче?
— А все о том же, — наставительно продолжал старый волхв, — о главном тебе толкую! О том, что боги и духи предков не зря выделяют волхвов наособицу. Именно волхвы, как дозорные, следят, чтобы не погрязли роды человеческие в мрази и гнуси, чтобы законы светлых богов не только в Прави, но и в Яви светили… Вот и учу я тебя быть волхвом, а не простым человеком. Потому как главное для волхва — учиться видеть лес за деревьями, горы за пригорками, важное за неважным, большое за малым, да… Не первым взглядом смотреть и не вторым тоже — в самую суть вещей проникать, да…
— Прости, отче, не пойму что-то… Что важное, что неважное? Запутался, прости…
— Не поймешь — скажу по-другому. Не все то легкое, что легким кажется, запомни это! Законы Прави открыты перед людьми богами, чтобы те равняли свою жизнь по ним, не иначе. А вот почему это нужно делать, почему важно соблюдать божественные законы — здесь надо о смерти вспомнить. О ней тебе и толкую. Именно она, Мара-смерть, богиня с волосами цвета воронова пера, лицом белее, чем снег, и глазами холоднее, чем лед, косит людей. Но почему ее часто называют прекрасной? Сами люди и называют. Как думаешь?
Молодой Ратень, застигнутый врасплох вопросом, лишь растерянно качал головой… Теперь вспоминал, как старый Олесь, пришлепывая слова своим обычным даканьем, долго рассказывал ему, что лишь немногим еще при жизни дано по-настоящему заглянуть за предел собственной смерти. Не от других услышать, а самому ощутить, прочувствовать не умом, а сердцем, как бесконечна жизнь, это вечное вращение кола. И как сам человек бесконечен в этом вращении. И как привлекателен свет небесный, и как непроглядна, безнадежна подземная тьма… Там, за пределом смерти, многое становится видным, очень многое… Узришь божественный свет, тьмы не захочется! Вот тут и важно будет, как ты прожил жизнь. Захочешь в свет — а поздно будет! Во тьму тебя! Хоть локти кусай, хоть волосы на себе рви, а поздно, не приблизиться тебе к свету, да…
