Затем инстинкт взял верх, и их тела принялись синхронно двигаться: они совершали долгое, медленное восхождение, волны вздымали их выше и выше… Почувствовав, как по его телу прошла дрожь, она глухо застонала, впилась в его язык и прильнула к нему всем телом, открывая ему не только свою плоть, но и самое себя. Он брал ее, а она впервые в жизни отдавалась, чувствуя, что получает все. Волна подхватила их, понесла и, продержав какой-то миг на головокружительной высоте, выбросила на берег физического счастья. Элизабет вскрикнула: «Да!», и они вместе поняли, что она наконец обрела себя.
Потом они лежали и смотрели друг на друга, пока Элизабет не сказала с нежностью:
— Ты просто великолепен, мой милый… Я чуть не умерла от любви.
— Мы умирали, но воскресли, — произнес Дав тем сдержанным, отрывистым голосом, который был свойствен ему в минуты глубокого волнения. — Французы называют это petite morte.
— Ради этого стоило ждать, — шепнула она.
— Теперь ты начинаешь понимать… — Голубые глаза блеснули.
— Благодаря тебе. Ты открыл мне целый мир. Разрушил стену, которой я отгородилась.
— Да, ты возвела вокруг себя иерихонские стены, — сказал он, ласково подсмеиваясь, — а я оказался тем парнем с трубой.
Потом они говорили, как никогда прежде. Запретных тем больше не было. Элизабет наслаждалась полной раскованностью. Проникнув внутрь ее, Дэв, словно ключом, открыл ее к жизни. Теперь ее переполняла уверенность, которой ей так не хватало. Она чувствовала, что может все. Он пробудил не только ее тело, но и душу. Освободил от тяжкого бремени. И теперь, когда он целиком принадлежал ей, она поняла, что готова признать свою мать. Ибо больше не сомневалась, что спящая в конце коридора женщина ее мать.
— Все, что со мной случилось, похоже на вращение гигантского колеса… И оно завершило свой круг, — сонно пробормотала Элизабет.
И рассказала ему, как она услыхала колокол, звонивший по Ричарду Темпесту, как этот звон наполнил ее страхом, подняв со дна памяти давние воспоминания.
— Мне кажется, подсознательно я знала, что колокол звонит по мне… и теперь, оглядываясь назад, я понимаю, чего боялась…
— Возможно, у тебя дар предвидения. Ты очень тонко чувствуешь.
— Нет, это ты тонко чувствуешь! Ты сразу понял, какая я на самом деле.
— Я просто узнал тебя, — ответил Дэв. — Мы столкнулись, потому что нас неотвратимо тянуло друг к другу.
— Вот почему я так отчаянно сопротивлялась…
— А я так упорно добивался тебя — И хорошо, что добился. — Вздрогнув, она прижалась к нему. — Если бы не ты, я до сих пор жила бы в мертвой пустоте. — Ее лицо помрачнело.
— А теперь ты нашла и возлюбленного и мать.
Она не улыбнулась.
— Как, по-твоему, пройдет наша встреча?
— Так, как захочешь ты… и она.
— Ты видел ее, что она чувствует?
— Она взволнована, возбуждена и счастлива, как никогда. Она излучает радость…
Элизабет вздохнула.
— Надеюсь, я ее не омрачу.
Дэв покачал головой.
— Это невозможно, особенно теперь.
Обняв ее, он почувствовал, что она расслабилась, но голос звучал напряженно:
— Не знаю, как себя вести.
— Пока между вами нет настоящей близости, — очень осторожно начал он, — но это потому, что вас надолго разлучили. Она твоя мать, ты жила с ней до пяти лет, и вы очень любили друг друга. Ты очень тяжело перенесла разлуку с ней, разлуки с тобой она не перенесла. Теперь ты помнишь, как хорошо вам было вместе…
Положись на эти воспоминания. Ведь, в сущности, ничего не изменилось. Только вы обе стали старше. Она тебя любит, я видел это утром. А ты любишь ее, это я тоже видел. Ты ей нужна не меньше, чем она тебе. Вы нужны друг Другу. Она может дать тебе то, чего не могу дать я… Мы все состоим как бы из разных пластов, и у каждого из них свое назначение. Но любить мы учимся у матери. Именно потому, что она научила тебя любить глубоко и самозабвенно, ты не захотела искать другую любовь. И все же любовь чудом нашла тебя. Возьми ее, покажи своей матери, дай ей свою любовь… А я не останусь в убытке. Любви у тебя хватит на всех.
Элизабет прижалась к его груди.
— Я так тебя люблю! Ты делаешь меня такой… такой человечной!
Он рассмеялся.
— Ты и есть человечная… наконец-то стала.
Они говорили, пока не стемнело, и Дэв включил свет.
— Хочу любоваться тобой, — сказал он, проводя рукой по ее телу. — Никогда не устану на тебя глядеть.
Потом они снова занимались любовью, и снова со страстной нежностью. Они лежали, прильнув друг к другу, когда в дверь постучали и раздался голос Серафины:
— Госпожа ждет.
Откинув простыню, Элизабет села, в свете лампы ее тело было золотисто-розовым.
— Я буду готова через пять минут, — крикнула она.
— Хорошо, я зайду за вами.
Дэв выбрал для нее платье.
— Вот это, — сказал он, выходя из гардеробной с бледно-зеленым шифоновым платьем в руках. Он расчесал ей волосы щеткой и распустил по плечам.
— Как я выгляжу? — спросила она, и ее голос невольно дрогнул.
Глаза у Дэва потеплели, она купалась в их лучах, обретая силу и уверенность.
— Великолепно, любовь моя.
Серафина постучала в дверь.
— Поцелуй меня на счастье, — торопливо сказала Элизабет. Когда она прижалась к нему, он почувствовал, что она напряжена, но ее улыбка была уверенной и гордой. — Я приду к тебе, — пообещала она. — Ты будешь ждать?
— В доме на пляже.
Она кивнула.
— Я приду.
И вышла.
Оглядев Элизабет с ног до головы, Серафина улыбнулась.
— Ее любимый цвет, — одобрила она.
— И мой.
— Пошли, она ждет.
Элизабет схватила ее за руку.
— Как она?
Серафина широко улыбнулась.
— Хорошо, как никогда.
Дверь в спальню Хелен была широко распахнута.
Несмотря на всю любовь и уверенность, которые она получила от Дэва, у Элизабет тревожно забилось сердце.
Когда Серафина отступила в сторону, пропуская ее вперед, она по старой привычке расправила плечи и подняла голову. И шагнула внутрь.
Хелен полулежала в шезлонге, обитом бирюзовым бархатом, глаза ее были прикованы к двери. Увидев Элизабет, она поднялась ей навстречу. В воздухе распространился аромат знакомых с детства духов. Ландыши. И вдруг изысканно обставленная комната куда-то исчезла, и Элизабет снова оказалась в крохотной спальне на Макинтош-стрит, 23, и перед нею стояла ее мать, раскинув руки так же, как она раскинула их сейчас — раскрывая ей объятия. На глазах у нее блестели слезы, на нежном лице застыло робкое, ожидающее выражение. Элизабет помнила это лицо. И улыбку. И вмиг все преграды рухнули. Для них обеих.
