Смерть. Драмэйды, стоящие в стороне, расступились, пропуская Целесту, ведущую под руку Кая. Тот, несмотря на свой израненный внешний вид, даже сейчас умудрялся не склонять головы, едва ли не с вызовом взирая на всех и каждого. Будто преимущество до сих пор было у него в руках. — Он был наказан за свою жажду власти, однако ему еще предстоит расправа.
Ему не было страшно. Отнюдь. Казалось, после того, что сотворила с ним Этна, Каю было все равно на то, что произойдет дальше. После того, как она безжалостно использовала свою силу, внутри него что-то надломилось. Он отчетливо понимал, что это конец. А еще отчетливо осознавал, что дальнейшая борьба бессмысленна. Он купился на расчетливый план Смерти и потерпел неудачу. Она точно знала, куда нужно бить. Она была не такой глупой, как ему казалось.
После того, как Этна вышла из покоев, отвязав его от стула, но не избавив от оков полностью, Смерть любезно сообщила ему, что ждет его в конце.
Все души, вне зависимости от того, плохими они были или хорошими, попадали в Мертвые земли. С той лишь разницей, что плохим был недоступен сакросо энто (священный огонь) и они были вынуждены прозябать вечность в холоде. Светлые души имели доступ к огню и поэтому им было не страшно уходить из мира живых. Но Кай был другим. Его сущность была не просто плохой. Она была отвратительной и чудовищной, если верить словам госпожи. И поэтому ему была закрыта дорога до Мертвых земель.
Все, что его ожидало, это становление единым целым со Смертью. Он канет в небытие, а его душа, распавшись на части, затеряется в погибели. Души родителей, заключенные в его ракушках, смогут наконец найти пристанище у огня. Именно они все это время позволяли ему спокойно существовать в теле, не познавшем старения. Именно благодаря им и своей стабильной силе он сумел узреть не одно столетие. Но теперь Смерть положит всему этому конец.
Часть его тела будет навечно запечатлена в Форланде. Будет связующим звеном в маленькой магии, позволяющей людям континента вечно чтить Спящую. Их героиню. Ту, что смогла влюбить его в себя, а после безжалостно растоптать.
Он никогда не был влюблен. Ни в кого. Считал, что это бессмысленно. Ведь ему было суждено прожить множество лет, а его избранница не была наделена той же милостью. Так смысл было терзать себя этим светлым чувством, чтобы в конце сожалеть об утраченной любви?
Конечно, у Кая случались интрижки на ночь, но на этом все и заканчивалось. Но она… она была другой. Он даже сам не понял, в какой момент позволил себе проникнуться ей полностью. Позволил себе пасть в плен ее темных глаз и любопытства. В какой момент позволил допустить мысль, что будет помогать ей и защищать ее ото всех. Если бы только Этна позволила себе понять все его чувства и мотивы, если бы согласилась принять их, то он никогда не возненавидел бы ее. А так…
А так она предала его.
Он любил ее так, как умел. Его любовь ранила, как сказала Этна. Каю и самому досталось от этого светлого чувства, которое срикошетило и на него. Уж лучше было не влюбляться никогда.
Все присутствующие замерли, не сводя с него глаз. Руки до сих пор были связаны за спиной и изрядно затекли. Хорошо, все это скоро закончится. Еще вчера они взирали на него едва ли не с благоговейным ужасом, а теперь в их глазах было презрение. Что ж, в глазах людей он навсегда останется негодяем и злодеем. Пускай.
Целеста, которая привела его к Смерти, вернулась к другим Девам. Он прекрасно помнил, как заставил деву Ястину поверить в его ложь про намерения, применив к ней иллюзию. Она даже не поняла, что происходит, просто позволяя себе оставить отметку и отпуская его. Иначе не вышло бы.
Не обращая внимания на всех присутствующих, с высоко поднятой головой, Кай стал безмолвно шевелить обгоревшими губами. Он вновь молился. Конечно, это было бесполезно, ведь он знал, какой конец ждет его. Смерть никогда не дарует ему все то, о чем была молитва. Сейчас эти древние и тягучие слова служили скорее небольшим успокоением. Это единственное, что он мог сделать напоследок. Молитва утешала, пусть он и не боялся умирать. Он даже не ощущал сожаления за содеянное. Лишь одним глазом видел, как Этна борется со своими эмоциями. Кажется, она питала к нему сожаление и разрывалась от чувства справедливости. Что ж, он выглядел жалко, от того и сожаление. Но она сама уничтожила его красоту и могущество, за которые всегда приходится платить.
Смерть молчала. Все с замиранием наблюдали. В ее тощей, обтянутой кожей, руке появился стеклянный пузырек без крышки. Ему так и не дали одеться, выведя на площадь в том, что осталось после вчерашнего распития вина. Прикосновение руки Смерти к его обнаженной груди было ледяным, как вода на дне моря. Его сердце билось неровно. Он бросил усмехающийся взгляд на Этну, которая, как и все прочие, с замиранием сердца наблюдала за его расправой. Пусть запомнит его таким. Усмехающимся и бесстрашным. Будто он не умирал сейчас. Будто это не его публично казнили сейчас.
Смерть касалась его, но он не умирал. Его гибель была медленной и неприятной. Сердце билось неровно отнюдь не из-за чувства страха. А из-за того, что стеклянный пузырек в руках погибели медленно наполнялся его кровью, опустошая тело. Это было неприятно, но боль почти не терзала его. Казалось, он стал сильнее после того, что пережил. Однако, он ощущал слабость. Она заставила его опуститься на колени, морща изуродованное лицо. Пузырек все наполнялся и наполнялся его кровью. Он был маленьким, однако каким-то чудом всасывал в себя всю его кровь, иссушая изнутри. Интересно, что с ней сделают? Смерть так и не сказала ему об этом.
Он едва видел перед собой. Сердце все также неровно стучало, только уже слабее и реже. Тело бледнело и слабело, выдерживая последнюю атаку боли. Больше он ее не ощутит. Он успел заметить, как последняя капля крови запечатала вместительный пузырек. Сердце издало последний стук. А после его поглотила темнота. Раздирающая и неизведанная.
Стоило пузырьку запечататься последней каплей крови, как иссушенное тело русала просто упало на землю, в один миг сгнивая у босых ног Смерти. А после она склонилась над его останками, позволяя тем впитаться в свою ладонь. Один миг и в том месте, где были останки, не осталось ничего, кроме темного
