Ей опять приснилось, что из макушки у нее растут листья. Но теперь, присмотревшись к себе повнимательней, она обнаружила, что вся покрыта шелковой молодой порослью. Эльга ощущала, как живительные токи текут в ней к черенкам и веткам, как они медленно, но упрямо протискиваются из нее, распускаются, увеличиваются в размерах, как сама она словно сохнет, отдавая листьям свою силу.
Было больно.
Проснулась она от холода.
Тело казалось чужим. То есть оно и было чужим, гораздо более взрослым, чем раньше. Руки, пальцы сделались длиннее и суше. Волосы отросли до пояса. Пополнела, обвисла грудь. Щеки втянулись, лицо было как маска.
Эльга съежилась под одеялом, под лиственным покровом, привыкая к новой себе, к постаревшей Эльге, прислушиваясь к стуку сердца, дыханию, пощипыванию в пальцах. Значит, правда. Значит, он умеет. Жутко. Я теперь я? Или уже не я? Кто эта женщина, своевольно угнездившаяся внутри?
Судорожно вздохнув, она ощупала плечи, живот, икры, которые отозвались легкой, затухающей болью. Тряхнула тяжелой от волос головой.
Я – все еще Эльга.
Странно, но к ней пришла уверенность, что мастерство ее действительно возросло. Даже не надо было напрягаться, чтобы увидеть во тьме бегущие всюду узоры, рисунки предметов, зала, сада за темными окнами. Трепещущие букеты людей за стенами виделись словно мерцающие огоньки.
Пальцы зудели, требуя работы: дай нам ее, дай! Пусть он подавится, мы набьем, подрежем, сложим, сомнем, вылепим. Они даже по телу своей хозяйки принялись выбивать приказные дроби. Вставай! Вставай!
И, честно говоря, хотелось. Больше всего на свете хотелось встать и как в бой повести за собой на панно лиственную армию. Мастерство бурлило. Печать на запястье горела будто зеленый кошачий глаз.
Но Эльга назло этому призыву не стала спешить. Это было зрелое мстительное чувство, ненависть и к себе, и к мастерству, и к листьям. Оказывается, можно было одновременно и любить призвание, и испытывать отвращение к нему.
Наверное, я повзрослела, подумала она.
Мастер Мару тоже иногда замирала с таким выражением лица, будто ей смертельно надоело стучать пальцами по марбетте.
Ничего!
Эльга дождалась, пока слуги, бесшумно передвигаясь, подлили масла в потухшие лампы, сменили тряпки, ковры и блюда, с легким шелестом натерли полы, и только потом встала. Листья осыпались с нее, как лоскуты с платья.
– Госпожа мастер, ванну?
Она качнула головой.
Панно, освещенное розовым рассветным полусветом, потянуло ее к себе, а за ней, как ручные, потекли листья, собираясь в длинный и словно живой шлейф. Двинув пальцем, Эльга вызвала шевеление в мешках. Она сделала приглашающий жест, и оттуда с шорохом рванули лиственные ленты, скрутились у нее над головой, потекли короной, крыльями следом. Часть, опадая, стала продолжением шлейфа, часть разлетелась по залу.
Дальше она работала.
Оторопевшие визитеры, будущие энгавры, титоры и командиры раскрывали рты перед кружением листьев. Эльге же хватало одного взгляда, чтобы запомнить и сложить в себе их узоры, потом она прогоняла их прочь из зала.
Кажется, несколько раз мелькало лицо Скаринара, чего-то требующее, любопытное, смещался свет, золотился воздух, какие-то фигуры (люди?) проскальзывали за спиной. Все это не стоило и толики внимания.
Вытянув лестницу, Эльга начала с верха.
Возможно, сопротивления листьев в прошлый раз действительно не было. С другой стороны, а сколько времени прошло? Тридцать лет.
Тень улыбки коснулась Эльгиных губ. Туп-ток. Пальцы набивали фон, северные, восточные пейзажи, снег, мох, тайя-гу.
Вниз, передвинуть лестницу, вверх.
Листья ложились сами. Их оставалось только подбить, поправить, кое-где втиснуть в ряд. Мельком Эльга удивлялась, как медленно и неэкономно работала раньше. Глупая, старая пятнадцатилетняя дурочка! Униссе следовало бы ее выпороть. Или, как с Униссой делал это строгий мастер Крисп, посадить в темную кладовую. Ворох ненужных движений, своевольные пальцы, пыль в голове. Нет, все это в прошлом.
Эльга работала.
Букеты прорастали в лиственных рамах. Будущие титоры и энгавры глазели, хмурились, подбоченивались, принимали важный вид. Она не правила их узоры. Достаточно было лишнего изгиба, сцепившихся зубчиков, и то естество, что составляло их суть, выпячивалось с панно. Вот что она делала. Уже не люди смотрели со стены, а жадность, страх, алчность, самоуверенность, хитрость и глупость в человеческом обличье.
Где-то в другом мире хлопал в ладоши, радуясь и узнавая своих подчиненных, Скаринар, ему нравилось, мелькали новые лица, звучали слова («Я, Халиман Тоххур, рад засвидетельствовать на панно во славу Повелителя нашего низкий свой лик…»), солнечные пятна плыли по своду, освещая росписи.
Эльга перекусила, так и не поняв чем. Сладким, соленым, фруктами, мясом – ответить бы не смогла. Это не отложилось в памяти. Все, что на мгновение заняло ее внимание, – это ступенька, о которую она отбила пальцы на ноге.
Ерунда, ерунда. Ничего не существовало. Ничто не было сколько-нибудь важным.
Подоткнув платье, Эльга работала, и на западе фоном прорастало обширное каменистое пограничье, дикие степи, Тангария с обожженной тенью Серых Земель. Букеты множились. Она без трепета стирала почерневшие, мертвые рисунки и набивала новые. Протягивала связующие нити к Скаринару, обозначала городки и местечки, десятком-другим листьев намечала леса, реки и поля.
Туп-тум-тум.
Где-то на второй, нижней, половине панно оказалось вдруг, что уже не имеет значения, есть ли у нее в наличии необходимые листья. Годились любые. Березовые, липовые, осиновые, дубовые, крапивные, рябиновые, яблоневые. Любые. Эльга неожиданно вспомнила, что Илокей Фаста, когда-то давно, в прошлой, зыбкой жизни, обмолвился, что не видит разницы, из чего делать букет. Он тогда ел пирог и говорил именно об этом. О том, что для настоящего мастера не важно, что находится у него под рукой. Правда, понятно это стало только сейчас. И про страх…
Эльга остановила пальцы.
Про страх он говорил, чтобы она ничего не боялась. Что будет страшно и что-то про предел. Но, похоже, она своего предела как раз достигла. Скаринар уже не пугает ее. День назад, когда она была моложе…
Да, день назад.
Эльга тряхнула головой. Нечего об этом думать! Сейчас ее задача – панно. Пусть! Она это делает не для Скаринара. Это мастерство. Жжет изнутри, колет пальцы. И, возможно, через неделю или через месяц, если Эльга доживет, оно достигнет такого уровня, что позволит разглядеть сам узор мастерства.
А потом, подумала Эльга, я лишу этого узора Скаринара. Подцеплю на букете и незаметно, по листику, по крупинке, вычищу его весь. Или разом и целиком. И больше он никогда не сможет убивать. Мне надо только дорасти.
