Твоя мама неделю подсыпала тебе в чай красный женьшень. Она боялась, что ты умрешь от осложнений, вызванных болезнью рук, ног и рта.
Я прошел за ней на кухню.
— Ты меня обманываешь.
По большей части я всегда считал, что ее беспокойство вызвано внезапной насильственной смертью мужа… но мама искренне считала, что я умру, если надену неправильную обувь?
— Я бы тебе солгала?
— Да. Все время, черт возьми.
Каждый год в дошкольном возрасте я верил, что все магазины игрушек в Потомаке сгорели, только потому, что моя тетя предпочитала проводить время в торговом центре, а не сидеть со мной.
— Может быть. — Айи пожала плечами. На самом деле ей было все равно. — Но я не вру, Закари. Влюбиться — это как заплыть слишком далеко от берега. В тот момент, когда ты понимаешь, в какой опасности находишься, уже слишком поздно. Безопаснее вообще не заплывать.
— Мама так думает?
— Спроси ее сам. Ты никогда не беспокоился.
Я замер, понимая, что она права. От мысли, что с мамой можно обсуждать что-то серьезное, мне захотелось сменить имя и переехать на Аляску.
Не то чтобы я чувствовал холод.
Ну, до Фэрроу.
— Принуждение меня к браку без любви не связано с нашим наследием?
— Наследие? Репутация? — Айи махнула рукой, включив кофеварку для эспрессо. — Я достаточно внушительна, чтобы продолжить наследие каждой семьи в Чиангмае. Для этого нам не нужен генеральный директор из Fortune 100. Кто-нибудь говорил тебе, что ты скучноват? Если уж на то пошло, это подрывает нашу репутацию.
— Ты тянешь время. — Я выхватил у нее чашку, размазав коричневую жидкость по столу, когда ставил ее на место. — И я не уйду. С таким же успехом ты можешь сказать мне, где мама.
— Уф. — Она закатила глаза, размышляя между джекфрутом, лонганом и личи на стойке. — Делает массаж лица у мастера. Только не говори ей, что я направила тебя к ней.
— Спасибо, Айи.
— Не за что.
Я прошел по огромному коридору и постучал в дверь хозяйской спальни.
Никакого ответа.
На этот раз я постучал громче. С той стороны донесся вздох.
— Если это мой сын, меня здесь нет. Если это обслуживание в номере, оставьте его за дверью.
Ее собирались обслужить. Хорошая доза реальности.
Я толкнул тяжелую дверь и оказался лицом к лицу с матерью. Она лежала на животе на массажном столе, а две молодые девушки-массажистки обслуживали ее.
Полотенце, к счастью, прикрывало ее, пока она печатала на ноутбуке перед собой.
Медитация, черт возьми.
Эта женщина искала покоя, как я искал новых сексуально зависимых друзей (прости, Олли).
Увидев своего единственного ребенка, мама, нахмурившись, закрыла ноутбук.
— Ох. — Она поднялась в сидячее положение, отгоняя женщин. — Это ты.
— Мама. — Я распахнул руки, изображая улыбку. Тем временем во мне разгорался гнев на ее импровизированную поездку, в то время как моя жизнь рассыпалась в прах. — Я так рад тебя видеть.
Она скрестила ноги, поднесла бокал к губам и отпила через соломинку.
— Меня до глубины души ранит то, что ты мог быть не рад видеть свою мать.
Я обошел вокруг массажного стола, сосредоточившись на ее лице.
— Меня до глубины души ранит то, что ты решила разрушить все шансы на счастье в моей жизни.
Она поперхнулась водой и закашлялась, когда ее глаза встретились с моими. Я никогда не сталкивался с ней раньше. Я всегда был сердечным, понимающим и послушным.
Это был мой способ извиниться за то, что я убил ее мужа.
Мама опустила чашку.
— Прости?
— На самом деле ты не извиняешься. — Я сел на скамейку под окном с видом на бассейн. Это будет долгий разговор. — После смерти отца я старался быть идеальным сыном, чтобы компенсировать его убийство.
— Ты не убивал его…
— Я убил, и мы это знаем. Его сторона машины осталась практически неповрежденной после аварии. Если бы он остался там, он был бы жив. Эти грабли должны были пронзить мою грудь, а не его.
Она сглотнула и отвернулась. Она ничего не могла сказать перед лицом уродливой правды.
— После того, как ты вырвалась из своего горя…
— Нет. — Она накинула халат и уставилась в стену. — Я не избавилась от своего горя.
— Справедливо. — Я поверил, потому что сам тоже не верил. — После того, как ты снова стала работоспособной, — поправил я, — мы с Айи договорились не раскачивать лодку. Мы не хотели провоцировать рецидив.
— Я не сломалась. — Она скрестила руки, все еще слишком упрямая, чтобы признать случившееся. — Со мной все в порядке.
Я проигнорировал ее, наклонившись вперед к тумбочке.
— Тогда я не знал, что, подписав этот неписаный контракт, обреку себя на жизнь, в которой я буду выполнять одно неразумное требование за другим. Не потому, что я соглашался с ними, а потому, что мне нужно было искупить свой грех.
— Ты не грешник. — Она поднесла указательные пальцы к вискам, массируя их. — Нет такого греха, который нужно искупать.
— Есть, но я уже искупил его. Я не женюсь на Эйлин.
Мама спрыгнула с массажного стола.
— Эйлин идеальна.
— Эйлин не для меня.
На самом деле Эйлин больше подходит для карьеры в службе защиты свидетелей.
— А эта женщина? — Мама обернулась ко мне и ткнула большим пальцем в грудь. — После аварии я перестроила всю свою жизнь, чтобы убедиться, что ты в безопасности. Чтобы ничего подобного аварии никогда не повторилось. Чтобы ты ел самую безопасную еду, проводил время с самыми безопасными людьми, ездил на самых безопасных машинах. И посмотри на себя сейчас. Ты жив.
— Да, я жив. Но я также несчастен.
Ну, до Фэрроу…
— Откуда это? — Мама наморщила нос, словно я был поставщиком услуг, с которым она больше не желала иметь дело. Но я видел ее насквозь. Я задел нерв. — Это просто предсвадебная нервозность. После свадьбы они утихнут.
Я поднял ладонь, чтобы остановить ее, и покачал головой. Мы стояли лицом к лицу. Так близко, что я чувствовал слабый запах духов, который всегда витал на ее коже. Кокосовое масло и цветущая вишня.
— Я разрываю помолвку. Конец дискуссии. Я не для этого произнес эту маленькую речь. Я просто не хотел, чтобы ты чувствовала себя ошарашенной.
Она сжала губы в жесткую линию.
— Ошарашенной чем?
Я никогда не видел ее такой. Такая красная, кожа на шее зазубрена, словно у нее была аллергическая реакция на наш разговор.
— Тем, что я разорву с тобой отношения, если ты откажешься принять окончание моей помолвки.
— Что? — Ее глаза вылезли из глазниц. — Ты не можешь так поступить. Я твоя мать.
