минуту печаль вытеснила тревогу.
Он далеко не мальчик. Но все не нашел себе пару. А у сверстников растут дети…
Захар, никогда не задумываясь над этим, постарался отогнать пришедшие некстати мысли.
И тем не менее, увидев в окошке крупную блестящую звезду, загадал: если все обойдется — он постарается жить иначе.
Это было, конечно, наивно. Но когда душа словно распалась на тысячи натянутых струн, готов был поклясться в чем угодно.
Звезда становилась все ярче, будто сближалась с землей, накрытой темным покрывалом осенней ночи. Быть может, еще чьи-то глаза устремлены на звезду, моля о сокровенном. А возможно, и сама Земля, устав от бесчисленных бед, радостей, потерь и обретений, тоже смотрит на звезду — близкую и недоступную… Прошепчет она ей легким ветерком, поплачет коротким дождем, улыбнется первым ясным утренником.
Захар, припав к окну, досадливо зажмурился, когда свет фар полоснул по глазам. Тут же увидел тени, мелькнувшие к дому.
Он затаил дыхание… Две фигуры стояли возле крыльца, держа наизготовку автоматы. Неужели Зубарь?
Стукнула дверь, раздались голоса.
Двое волокли Германа, скрутив руки, третий — с пистолетом шел сзади.
— Скажи хоть за что, начальник? — с надрывом выкрикнул Герман.
Человек с пистолетом отвесил ему оплеуху.
— Ты много объясняешь, когда людей убиваешь?
«Пятеро на одного», — сжал кулаки Захар.
Он подождал, когда отъедет невидимая за домом машина. Свет из открытых дверей освещал крыльцо. Захар осторожно переступил порог. Опрокинутый табурет и съехавшая скатерть на столе прояснили картину.
Германа схватили врасплох и, наскоро осмотрев комнату, увели.
Но по какому праву?..
Успокаивало лишь то, что это были не люди Зубаря. Но вряд ли из милиции. Не мог же старший распускать руки. Хотя…
Захар вдруг представил, что он доверился хитрому и опасному уголовнику и лишь случай спас от гибели.
Край занавески на окне задрался.
Захар машинально поднял горшочек с цветами, упавший с подоконника, глянул невзначай на окно. Показалось, что за ним… Цепенея от страха, вышел из дому.
Через забор перемахнул человек, резво побежал.
Рычнев, готовый закричать, помчался в другую сторону, забыв, что на нем плащ Германа.
5
Бурый, пока его не начали допрашивать, находился в полном неведении.
Даже если бы он обворовал десяток киосков, разве накинулись бы на него с автоматами, как на какого-нибудь диверсанта.
Ему показали золотые, старинной чеканки, монеты, молоток, похожий на тот, каким он подбивал двери в кладовке, фотографию Зубаря — почему-то с перекошенным лицом.
По мере того, как следователь излагал свою версию, Герман наливался кровью от негодования.
Узкоплечий, холеный капитан был уверен, что Бурый не поделил с Зубарем добычу и молотком раскроил тому череп.
На молотке отпечатки пальцев Германа, есть они и на металлических дверях гаража. Золотые монеты нашли в гараже и там, где временно проживал подозреваемый.
Герман понял, что кто-то искусно затянул на нем петлю. Глядя на капитана, ждал (хотя по опыту знал, что это бесполезно), когда тот скажет, каким образом они вышли на него.
Знай Мешалкин имя того, кто о нем сообщил в милицию, он бы в два счета разгадал нехитрую механику случившегося.
Напыщенный капитан, довольный обилием неопровержимых фактов, задавал вопросы, положенные по протоколу.
— Шепни лучше, кто «стукнул», — отмахивался Герман, — тогда оба разберемся.
— Разбираться положено мне, а ваше дело говорить правду.
— Кто у нас в стране говорит правду?
— Но-но, — кисло улыбнулся следователь, — давай без закидонов.
Мешалкин ответил на все вопросы, кроме одного — почему при нем не оказалось документов. Он и сам недоумевал, куда подевался паспорт.
Лишь в камере, когда под утро озяб и вспомнил о плаще, догадался, где паспорт.
Он забрал его у хозяйки и, торопясь на автостанцию, сунул в карман плаща.
Но плащ он сам отдал…
Бурый вдруг всё ясно представил.
Конечно же, этого парня, работающего под недотепу, специально к нему подослали. А Герман раскис и попался. Но как Захар мог незаметно стянуть молоток и подсунуть монеты?.. Илья тоже был на виду.
Герману пришла в голову простая и естественная в его положении мысль: ему подбросили «улики», пока он крутился на базаре.
Но попробуй доказать это!
Менты суетятся не из-за трупа, из-за монет. И не отступятся, пока не выбьют признаний, где они хранятся.
Мешалкин готов был скрежетать зубами от ярости. Будь у него действительно монеты, он бы враз откупился от этих шакалов.
И в то же время понимал: его спасение — в их уверенности, что он якобы знает, где золото.
На очередном допросе Герман намекнул капитану, что его люди плохо осмотрели гараж.
Капитан притворно зевнул:
— Как положено, так и осмотрели.
— Нехай еще пошарят.
Капитан откинулся на спинку стула, многозначительно заметил:
— Окажите помощь следствию, и с вас снимут часть обвинений.
— Неужели?
— Подельнику вы могли нанести смертельную травму и обороняясь.
— Ну, конечно, — нагло смотрел в глаза Бурый. — Он меня чуть монтировкой не прибил.
— Монтировки как раз не было.
— У него кулачищи еще крепче.
Германа охватило странное возбуждение. Подмывало дерзить всем, кто держал его взаперти. Уж если играть, то до конца.
Когда Мешалкина посадили в милицейский газик, злое спокойствие овладело им.
Кроме следователя и шофера, был еще малорослый, с глуповатым лицом сержант.
«Поменьше хочет иметь свидетелей», — разгадал замысел капитана Герман.
Стараясь не выдать волнения, прикидывал, что надо делать, когда подъедут к гаражу. Другого случая не будет, и он его не упустит.
Неподалеку от гаража дорогу преградила глубокая траншея с уже проложенными трубами.
Тусклое низкое небо, казалось, смыкалось с землей уже на соседней улице.
И оттуда, из хмарной пелены, вдруг завиделась Герману Журавская церковь. И будто заслонило всё трепетное пламя свечи… Зачарованный, остановился.
Гараж тем временем уже отомкнули; уже зашел туда капитан и сержант нетерпеливо подтолкнул Германа.
«Господи, помоги», — очнулся Мешалкин и не раздумывая пихнул в гараж сержанта, захлопнул железную створку двери. Бросившийся было наперерез шофер отступил, едва только Герман метнул на него не обещающий ничего хорошего взгляд.
На пустынной улице Мешалкин спустился в траншею, залез в широкую трубу. Чутко прислушиваясь, пожалел, что не видит, как мечется спесивый капитан, матюкая своих горе-помощников.
Череда мучений Захара продолжалась. Казалось, все самое плохое, существующее на белом свете, обрушилось на него.
Теперь он жил с оглядкой, в прямом смысле этого слова.
Лишь когда отряд перебросили в хутор, Захару стало немного легче.
Но боговал он недолго. Спустя неделю отряд снова отозвали в поселок.
Рычнев, промаявшись день в гостинице (его назначили дежурным), с вечера стал жаловаться на рези в желудке. Он насочинял, что страдает хроническим гастритом
