Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149
свой край,
Синий, синий, певучий, певучий,
Неподвижно-блаженный, как рай.
В том раю тишина бездыханна,
Только в куще сплетенных ветвей
Дивный голос твой, низкий и странный,
Славит бурю цыганских страстей.
Он называет ее демоном утра. Дымно-светлый, золотокудрый и счастливый, он таит в себе «рокот забытых бурь».
В ночной таверне Лиллас-Пастья, среди поклонников Кармен, он один не ждет и не требует любви…
Он вспоминает дни весны,
Он средь бушующих созвучий
Глядит на стан ее певучий
И видит творческие сны.
(«Среди поклонников Кармен»)
Он знает – любовь ее принесет ему гибель:
А голос пел: Ценою жизни
Ты мне заплатишь за любовь!
(«Бушует снежная весна»)
Поэтому к восторгу влюбленности примешивается суеверный ужас. Как дону Хозе она бросает ему розу, и, как дон Хозе, он знает: его судьба – задохнуться «в хищной силе рук прекрасных».
Розы – страшен мне цвет этих роз,
Это – рыжая ночь твоих кос?
Это – музыка тайных измен?
Это – сердце в плену у Кармен?
(«Вербы – это весенняя таль»)
Цикл «Кармен» увенчивается ликующим признанием в любви («О да, любовь вольна, как птица»). В ритме этого стихотворения звучит насмешливо-страстная мелодия арии Кармен L’Amour est un oiseau de Bohême. Строфы не говорят, а поют, – и никаким «чтением» нельзя уничтожить этого упрямого напева.
О да, любовь вольна, как птица,
Да, всё равно – я твой!
Да, всё равно мне будет сниться
Твой стан, твой огневой!
Четвертая строфа подхватывает мелодию:
Ты встанешь бурною волною
В реке моих стихов,
И я с руки моей не смою,
Кармен, твоих духов…
Заключительная строфа, замедленная пятой строкой, кончает стихотворение искусным ritardando
За бурей жизни, за тревогой,
За грустью всех измен, —
Пусть эта мысль предстанет строгой,
Простой и белой, как дорога,
Как дальний путь, Кармен!
После творческой щедрости 1913 и 1914 годов 1915-й поражает своей скудостью. Блок почти не слышит музыки, вдохновение его покидает. Пишет несколько стихотворений – холодных, вымученных. Лучшее, что он создает за этот бесплодный год, – небольшая поэма «Соловьиный сад». М.А. Бекетова сообщает: «В этой поэме есть отзвуки последнего заграничного путешествия. В Гетари была вилла, с ограды которой свешивались вьющиеся розы. Блоки часто проходили мимо нее и видели на скалистом берегу рабочего с киркой и ослом». Этот рабочий довольно неудачно выбран поэтом в герои поэмы. Он «ломает слоистые скалы в час отлива на илистом дне», и осел таскает их к полотну железной дороги. Каждый день проходит он мимо ограды прохладного сада.
По ограде высокой и длинной
Лишних роз к нам свисают цветы.
Не смолкает напев соловьиный,
Что-то шепчут ручьи и листы.
В синем сумраке за решеткой мелькает белое платье – она манит его, кружится, поет. Там – другой, волшебный мир. Поэт не описывает его – он растворяет его в музыке: розы, и соловьи, и закатный туман, и белое платье поют в стихах:
И она меня, легкая, манит
И круженьем, и пеньем зовет.
И в призывном круженьи и пеньи
Я забытое что-то ловлю,
И любить начинаю томленье,
Недоступность ограды люблю.
Герой подходит к ограде – она сама отворяет ему. Соловьиная песнь гремит, шумят ручьи, звенят, спадая, ее запястья. Сладостна певучесть строфы:
Вдоль прохладной дороги, меж лилий,
Однозвучно запели ручьи,
Сладкой песнью меня оглушили,
Взяли душу мою соловьи.
Мелодия «и» (лилий, ручьи, оглушили, соловьи) с трелями – ьи, ью, ою, ьи (ручьи, песнью, мою, соловьи), с внутренними созвучиями (оглушили – душу, взяли – соловьи) напоминает роскошную негу звуков пушкинского «Бахчисарайского фонтана».
Но ни ручьи, ни лилии, ни соловьи не могут заглушить далекого рокота моря:
Отдаленного шума прилива
Уж не может не слышать душа.
И глухая музыка океана (шу, уж, же, ша, ша) побеждает соловьиную песню любви. Рабочий уходит из заколдованного сада: его тяжелый лом заржавел под скалой – нет ни осла, ни хижины на холме:
А с тропинки, протоптанной мною,
Там, где хижина прежде была,
Стал спускаться рабочий с киркою,
Погоняя чужого осла.
Фольклорный сюжет о блаженной стране, где годы кажутся минутами, превращен Блоком в сказку о «Соловьином саде» – в полотно, затканное тончайшими мелодическими узорами.
В отделе «Родина» помещено три стихотворения, посвященные войне 1914 года «Петроградское небо мутилось дождем», «Я не предал белое знамя» и уже знакомое нам стихотворение «Рожденные в года глухие». В первом описывается отъезд на фронт эшелона. Солдаты, взвод за взводом, наполняют вагоны, кричат «ура!», тихонько крестятся…
В этом поезде тысячью жизней цвели
Боль разлуки, тревоги любви,
Сила, юность, надежда… В закатной дали
Были дымные тучи в крови.
Поэт заставляет себя не грустить и не жалеть.
Эта жалость – ее заглушает пожар,
Гром орудий и топот коней.
Грусть – ее застилает отравленный пар
С галицийских кровавых полей…
Блок узнает «начало высоких и мятежных дней». Не грусть и не жалость сжимают его сердце, а вещая тревога на пороге нового мира. В стихотворении «Я не предал белое знамя» – над смертным сном России горит Вифлеемская звезда, муки России – страда земли, рождающей Христа.
Крест и насыпь могилы братской,
Вот где ты теперь, тишина!
Лишь щемящей песни солдатской
Издали несется волна.
А вблизи – всё пусто и немо,
В смертном сне – враги и друзья.
И горит звезда Вифлеема
Так светло, как любовь моя.
Взрыв мировой войны обостряет в Блоке чувство мистического признания России. В ее прошлом – сжигающая вера раскольников, заревая слава монастырских крестов. В глухих лесах, на обрывах, на ржавых болотах пылали когда-то
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149
