случай… – Джон невозмутимо кивнул:
– Думаю, – отозвался он, – что такие меры нам не понадобятся… – герцог понял, что и сам не мог бы никуда бежать:
– Выступление обречено на провал, – невесело подумал он, – но и Волк не бросил бы товарищей одних и Марта тоже бы осталась здесь. Главное, чтобы танки не открыли огонь по толпе… – до моста оставалось каких-то сто метров. Т-34 перегораживали путь в центр города:
– Я на таких машинах воевал, – Андрей Андреевич затянулся «Беломором», – механиком-водителем. От Брод и до Будапешта, четыре года в танке просидел… – песня умолкла, Коркач распорядился:
– Патрули, остановить движение колонны! Ни шага вперед без распоряжения комитета стачки… – он поправил белую повязку:
– Пойду, – Андрей Андреевич указал на танки, – поговорю с командиром. Не думаю, что сюда послали юнца. Скорее всего, офицер воевал, он меня выслушает. Я без оружия… – он поднял натруженные ладони, – они в меня не выстрелят…
Танки и БТР стояли с задраенными люками. Джон сунул кому-то из комитета забастовки обрез:
– Пойдем вместе, Андрей Андреевич. Одна голова хорошо, а две лучше… – колонна остановилась у входа на мост. Обернувшись, Джон нашел глазами племянников:
– Генрих от Марии не отходит, – он коротко улыбнулся, – здесь все понятно. Кажется, парень ей тоже по душе, то есть не кажется, а точно… – над разбитым асфальтом шоссе щебетали воробьи:
– Меир рассказывал, как они удерживали немецкие танки у Мальмеди… – вспомнил герцог, – а я не пехотинец, я видел танки только из прорези своей машины… – Т-34 стояли темными громадами, нацелив орудия на толпу. Подойдя к головному танку, Коркач замедлил шаг:
– Здесь представители комитета стачки! У нас нет оружия… – механик вскинул пустые руки над головой, то же самое сделал Джон, – нам надо поговорить с командиром части, товарищи…
Из открывшегося люка вынырнул крепкий офицер в комбинезоне и шлеме:
– Я командир, – он вытер смуглое, потное лицо, – генерал Шапошни… – голос танкиста словно сломался:
– Андрей Андреевич, – тихо сказал он, – старший сержант Коркач… – механик дернул горлом:
– Так точно, Матвей Кузьмич, то есть товарищ генерал…
После освобождения Будапешта Шапошников приехал в госпиталь, к своему механику, оправлявшемуся от ранения:
– Я вручил ему вторую «Звездочку», а он сетовал, что не сможет со мной закончить войну. Он четыре года провел в моем танке. Из экипажа, что начинал со мной на Юго-Западном фронте, у Брод, больше никто не выжил, только я и он… – Шапошников понял, что мужичок с черной повязкой, закрывавшей утерянный глаз, тоже воевал:
– Лицо у него такое. И армейская выправка видна, хотя на офицера он не похож… – неизвестный рабочий почему-то напомнил Шапошникову его австрийского знакомца, майора Горовица, из американской армии:
– Мы сдружились, – весело подумал генерал, – немало водки выпили. И водки, и виски, хотя особисты предупреждали меня, что он сотрудник разведки. Пошли они к черту, и особисты, и КГБ и товарищ Котов… – в наушниках раздался требовательный голос именно Котова:
– Приказываю поднять танки в атаку! Генерал, подтвердите распоряжение… – Шапошников спросил у одноглазого:
– Вы тоже воевали, товарищ… – ему показалось, что мужичок улыбнулся:
– Так точно, товарищ генерал… – спина рабочего выпрямилась, он склонил поседевшую голову. Колонна стояла тихо, молчали даже дети. Шапошников заметил в голове шествия юношу и девушку, державшихся за руки:
– Вольно, – почти весело сказал он, – вольно, товарищ старший сержант… – переключив рычажок рации, Шапошников приказал:
– Мотострелкам немедленно разрядить оружие. Пропускаем колонну, включить моторы… – вернувшись на канал военного городка, он услышал возмущенный голос Котова:
– Куда вы пропали, доложите, как идет атака… – Шапошников громко ответил:
– Не вижу перед собой противника, которого бы следовало атаковать нашими танками… – сняв наушники, он подмигнул Коркачу:
– Ведите людей, Андрей Андреевич, удачи вам… – возвращаясь в колонну, Коркач буркнул:
– Насчет того, что ты воевал, Иван Иванович, я ничего не слышал… – герцог отозвался:
– Я ничего и не говорил, Андрей Андреевич… – подтолкнув приятеля в плечо, он принял обратно свой обрез.
– Продолжаем демонстрацию, – заорал механик, – держим путь на горком…
Танки разъезжались с моста, шествие двинулось к центру города.
Полуденное солнце обжигало горящее лицо Саши, пот заливал глаза. Жестяная крыша горкома партии немилосердно раскалилась. Снайперов снабдили защитными жилетами и новыми экспериментальными винтовками Драгунова, с оптическим прицелом. Саша успел оценить оружие в Москве:
– Хорошо, что коллеги привезли сюда партию… – он старался не шевелиться, – но жаль, что пока не успели разработать патроны… – из СВД стреляли обычными патронами, используя пули со стальным сердечником. Саша поймал в прицел портрет Владимира Ильича, качающийся над головой колонны:
– Дальность больше километра, скорострельность тридцать выстрелов в минуту… – думая о технических характеристиках оружия, он старался забыть искаженное ненавистью лицо Маши Журавлевой. Гремела посуда, девушка сильным, ловким движением швыряла в него тяжелый поднос:
– Что она здесь делает… – Саша прислушался к хриплому крику птиц, – почему притворяется официанткой… – товарищ Котов пока ничего ему не объяснил. Из его выступления на совещании Саша понял, что Машу считают сообщницей вынырнувшего на поверхность 880 и западного агента Рабе:
– То есть фон Рабе. – поправил он себя, – мерзавец наследник графского титула. Но где и как Машу могли завербовать западные разведки… – он вспомнил, как подростком танцевал с девочкой рок.
– Она всегда тянулась к чуждому образу жизни, – хмыкнул Саша, – но я уверен, что она запуталась, оступилась… – он не сомневался, что Маша попала в группу Дятлова случайно.
– Однако диверсанты могли спасти ее на склоне, – понял юноша, – могли увлечь в свои сети, соблазнить посулами так называемого капиталистического благополучия. Она всегда интересовалась дореволюционной жизнью. Она, как и Мышь, не похожа на советских девушек…
Марта Журавлева не обращала внимания на одежду, однако девочка отличалась совсем не куйбышевским изяществом манер. Саша замечал, как Мышь ведет себя за столом:
– У нее всегда прямая спина, еще малышкой она ловко управлялась с приборами. Жаль, что она не танцует, у нее бы хорошо получалось… – Маша танцевала отменно:
– Все именно так и было, – решил Саша, – но Маша не виновата, ей надо все объяснить. С ее глаз спадет дурман, она опомнится. Она, в конце концов, комсомолка. Я выступлю в ее защиту, возьму ее на поруки… – несмотря на жару и тяжелый жилет, он почувствовал неловкость:
– Я ее люблю, – понял Саша, – когда я думаю о пиявке, у меня никогда такого не случается. Я вообще стараюсь о ней не вспоминать, иначе мне становится противно… – о Маше ему вспоминать было приятно.
– Я на хорошем счету, – сказал себе Саша, – в сложившихся обстоятельствах Журавлевы мне не откажут. Маша тоже согласится, иначе что ее ждет? Не поедет же она в колонию строгого режима, лет на десять. Она молода, она совершила неразумный поступок, ошиблась… – Саша представил себе прокурора, зачитывающего постановление о взятии подсудимой Журавлевой на поруки.
– Я прослежу за ее поведением, – успокоил себя юноша, – правда, я сейчас уезжаю. Ничего, я ее оставлю с ребенком. Пусть возвращается в Куйбышев и сидит там под присмотром родителей. Я вернусь и заберу ее с малышом в Москву…
С крыши здания он хорошо видел приближающуюся к горкому молчаливую колонну, с развевающимися на ветру кумачовыми флагами. Всех снайперов снабдили рациями. Саша послушал неразборчивую скороговорку командира Новочеркасского гарнизона, генерала Олешко:
– Танкисты… колонна движется к центру… – Саша фыркнул:
– Незачем занимать эфир, колонну и так видно… – солнце ударило в глаза, в голове шествия блеснуло что-то светлое. Саша опустил винтовку ниже:
– Это Маша… – толпе оставалось совсем немного до входа в горком. Он рассматривал в оптический прицел упрямое, измазанное грязью лицо. На щеке девушки краснела запекшаяся царапина. Она потеряла крахмальную наколку, измятый фартук
