По дороге в Собибор
В ноябре месяце 1942 года состоялся первый перегон из Влодавы в Собибор.
Меня заключили в Собибор 1 мая 1943 года. Мой отец был уже убит. Будучи стекольщиком, он имел возможность передвигаться по территории и видел многих людей. Одна из его клиенток — «арийка» — донесла на него в гестапо, что он ругал оккупантов. И гестапо города Люблина отдало приказ расстрелять его.
В надежде, что война продлится недолго, мы построили в гетто подземные бункеры. В день ноябрьской облавы 1942 года, эсэсовцы нас не нашли. Нас в бункере было по крайней мере человек сто пятьдесят. Но пришли во Влодаву солдаты и нашли наш тайник. Они выгнали оттуда ударами ног, многие пытались тогда убежать и были убиты.
Когда меня перевели в Собибор с группой других, Френцель отобрал восемнадцать молодых. Почему меня и одного из моих братьев, в то время как другие были отосланы на смерть? Не знаю. Этот вопрос и сейчас еще меня неотступно преследует. Мой брат погиб во время бунта. Я выжил.
В течение всего времени, что я оставался в лагере, я работал каменщиком. Собибор был предприятием, содержавшимся хозяином, который заботился об его улучшении и солдаты, которые хотели жить в комфорте, заставили нас построить офицерскую столовую, булочную, потом две печки. Потом я работал на строительстве военных складов.
Мы жили, терроризируемые непрерывно. Однажды я увидел одного заключенного, который разговаривал с охранником — украинцем. Эсэсовец убил его.
Однажды мы должны были перевезти песок, чтобы украсить аллеи лагеря и выложить их по бокам кирпичиками. Френцель посмотрел на нас, вытащил из кобуры пистолет, прицелился и выстрелил в голову одного товарища, работавшего возле меня. Почему — я не знаю.
Однажды пришел состав с заключенными, наполовину мертвыми. В этот день я работал на перроне и видел женщину с лихорадочно блестевшими глазами, которая хотела приподняться. Я сказал ей на еврейском: «Скоро дела пойдут лучше». Что я мог ей сказать? Френцель услышал. Хлестнул меня по лицу своей плеткой и убил несчастную выстрелом из револьвера.
Заключенный с мая месяца 1943 года, я видел, как прибывало много поездов из Западной Европы и Голландии. Люди выходили из вагонов с облегчением, думая несомненно, что в лагере им будет лучше, чем было в вагонах. Эсэсовцы принимали их приветливо, с улыбкой, разговаривали с ними, если те понимали по-немецки, помогали женщинам вести детей и собирать семьи.
Восстание
Как все заключенные, я мечтал о свободе, зная, что я был по еврейскому выражению «между водой и огнем». Сбежать из Собибора, но куда? Я вспомнил, что когда нас гнали колоннами в Собибор, впереди колонны шел эсэсовец, вооруженный пулеметом. Сзади был другой пулемет, а вдоль всей колонны шли охранники с ружьями. При малейшем движении раздавался треск оружия. Более того, я не рассчитывал на помощь и возможную симпатию местного населения. Мы действительно были между водой и огнем.
14 октября 1943 года вспыхнуло большое восстание. Я побежал вместе с другими в лес, как можно дальше. В лесу я встретил уцелевшего человека. Он был голый. «Пойдем со мной», — я дал ему пиджак. Мы искали партизан, но не нашли их. Потом мы были остановлены полицейскими, которые, к счастью, не убили нас на месте. Они отвели нас в Адамполь[613], где немец Фелингер — администратор конфискованных владений, надел нам на шеи цепи и привязал у хлева. В течение недели с нами обращались буквально, как с собаками. Мы смогли ногами сломать цепи и убежать в Парчевский лес. Сначала мы встретили польских партизан, которые не захотели вшивых, потом другую группу партизан-евреев, группу, которая взяла нас к себе.
Сначала мы сторожили склад, потом, когда мы пришли в себя от той собачьей жизни, мы начали сражаться.
В конце концов я уехал в Израиль, где создал семью и где я работаю каменщиком.
Из Курува в Собибор.
Свидетельство Гершеля Цукермана
С первых дней войны Курув[614] бомбили и почти весь еврейский квартал был уничтожен. Те, кто искал убежища в другом квартале тоже попали под бомбежку. За несколько дней до пожара, наш раввин попросил нас спрятать священные книги (свитки) в подвале. Так они могли быть спасены. Одни подвалы устояли перед пожаром. Мы устроили там временное жилище, а другие разместились в наспех вырытых убежищах. Сразу после бомбежки, немцы по происхождению, хулиганы и немецкие солдаты начали грабить. Итак, даже то, что могло быть спасено и спрятано в подвалы, не могло нам остаться.
Когда немецкая армия расположилась, началась организация принудительного труда. Мне удалось устроить свою семью в деревню Боровик. С Соломоном Нюссенбаумом я купил тележку и лошадь, потом, переодевшись поляками, мы ходили из одной деревни в другую, продавали и покупали продукты питания. На это наши семьи и жили. Мы рисковали нашей жизнью каждый день. Евреям было запрещено владеть лошадью и, более того, передвигаться без разрешения.
Во время пасхи 1942 года, отправляясь на заре в Курув, я увидел эсэсовцев, окруживших городок. Я предупредил своего брата, потом тех, кого встретили и вернулся в Боровик.
На следующий день какой-то крестьянин мне сказал, что все еврейское население было выслано в Конска-Воля. А также немного позже я узнал, что все вывезенные, перед отправкой в Собибор, оставались запертыми в течение трех дней без еды и воды. А также я узнал, что Авигрод Яков, отказавшись сесть в поезд, был убит на перроне и что дочери Менделя Розенблата удалось послать какого-то молодого поляка вслед за составом и тот сообщил, что поезд направился в сторону леса, расположенного в стороне Хелма, недалеко от реки Буг.
После первого большого угона населения, официально в Куруве должно было остаться только тридцать евреев, работавших у меховщика. Нескольким семьям, однако, удалось спрятаться, но ненадолго. Еврейское население было угнано в первую пятницу после пасхальных праздников 1942 года. За этим угоном последовал следующий угон еврейского населения всей области, в том числе и моей семьи.
Во время пересылки мы сделали остановку в Ополе, где нас загнали в синагогу. По дороге в Ополе удалось убежать только Хаиму Пезаху, его жене и детям. Ополе был транзитным центром перед отправкой в Собибор. Однажды эсэсовцы из Пулавы под предлогом тесноты и отсутствия гигиены отослали детей и женщин в загородные бараки. Двое из моих четверых детей тоже были угнаны. Почти сразу после этого произошла другая облава, которой мне удалось избежать, но в которой я потерял жену и одного из моих детей. По возвращении моего последнего ребенка, сына Иосифа (Юзефа), мы решили присоединиться к нашей семье. Впрочем, очень скоро последовала третья облава и в синагоге Ополе польские евреи были заменены чехословацкими.
Мы шли колонной к вокзалу. На дороге стояла шеренга крестьян, вооруженных лопатами. Увидев в толпе хорошо одетого человека, они указывали на него немецкому или украинскому охраннику, давая ему бутылку водки. Тогда тот вытаскивал из рядов указанного человека и убивал его, как за попытку к бегству. Крестьянин, купивший еврея, брал тогда его одежду, сапоги и все, что было на нем.
