Амансио снова замолчал, покуривая. Мундиньо не шелохнулся.
— Потом кум скончался. Я уехал на плантацию, стал размышлять. Кто займет место кума? Алфредо? — Он пренебрежительно махнул рукой. — Он хороший парень, лечит детей, но в остальном — копия своей матери, она не от мира сего. А уж Тонико не знаю, в кого и уродился. Говорят, отец кума был бабником, но подлецом не был никогда. Я долго раздумывал и пришел к убеждению, что в Ильеусе есть только один человек, который достоин заменить кума. Этот человек — вы. Я пришел вам это сказать. Для меня все кончено, больше я не борюсь против вас.
Мундиньо помолчал еще несколько мгновений. Он думал о братьях, о матери, о жене Лоуривала. Когда служащий сообщил ему о приходе полковника Амансио, он вытащил из ящика стола револьвер и положил его в карман. Он опасался за свою жизнь и ожидал чего угодно, только не дружески протянутой руки полковника. Теперь он, Мундиньо, станет управлять краем какао. Однако он не почувствовал особой радости или гордости. Ему не с кем бороться. По крайней мере до тех пор, пока не появится тот, кто выступит против него; а это произойдет, когда снова наступят перемены и он уже будет негоден для управления. Именно так случилось с Рамиро Бастосом.
— Благодарю вас, полковник. Я тоже боролся против вас и полковника Рамиро. И не поличным мотивам. Я всегда восхищался полковником, но мы по-разному представляли себе будущее Ильеуса.
— Я знаю об этом.
— Мы также держали жагунсо наготове. И не знаю, кто бы смог расхлебать кашу, которую мы заварили. И у меня был человек, предназначенный для вас, сеньор. Он тоже был старым знакомым, но не моим, а одного моего друга. Теперь все кончилось и для меня. Послушайте, полковник, это ничтожество Витор Мелоне будет депутатом от Ильеуса. Ибо Ильеус должен быть представлен кем-нибудь из здешних жителей, заинтересованных в его прогрессе. Кого посоветуете, того и выдвинем. Назовите имя, и я сниму свою кандидатуру, а выставлю того, кого вы укажете, и рекомендую его своим друзьям. Доктор Алфредо? Вы сами, сеньор? На мой взгляд, вам больше подходит место в сенате, чем покойному полковнику Рамиро.
— Нет, сеньор Мундиньо, благодарю вас. Мне ничего не надо. Если я и буду голосовать, то за вас; за этого негодяя Витора Мело я бы голосовал только ради кума. Но теперь я покончил с политикой. Буду жить тихо. Я приехал лишь сказать, что не буду больше бороться против вас. О политике у меня в доме заговорят только после того, как сын закончит университет, и то если он пожелает ею заняться. Но я хочу попросить вас об одном: не преследуйте сыновей кума, его друзей. Сыновья стоят немногого, я это знаю. Но Алфредо человек порядочный. А Тонико просто богом обижен. Наши друзья хорошие люди, они не оставили кума в трудное время. Только об этом я хотел вас просить. А мне ничего не надо.
— Я не собираюсь никого преследовать, это не в моих правилах. Наоборот, я хочу обсудить с вами, как нам получше поступить с доктором Алфредо.
— Ему лучше всего вернуться в Ильеус и продолжать лечить детей. Это ему по вкусу. Теперь, после смерти кума, Алфредо стал очень богатым человеком. Политика же ему не нужна. А Тонико оставьте в нотариальной конторе.
— А полковник Мелк? А другие?.
— Это уже мало меня касается. Мелк сам не свой после истории с дочерью. Очень возможно, что он поступит так же, как я, — не будет больше вмешиваться в политику. Ну, мне пора, сеньор Мундиньо, я и так отнял у вас слишком много времени. Отныне считайте меня своим другом, но не в политике. После выборов милости прошу на мою маленькую плантацию. Поохотимся на преа…
Мундиньо проводил полковника до лестницы. Немного погодя вышел и он и молча зашагал по улице, едва кивая в ответ на многочисленные очень сердечные приветствия.
О расходах и доходах, связанных с шеф-поваром
Жоан Фулженсио пожевал пирожок и выплюнул:
— Невкусно, Насиб. Вам бы надо знать, что кулинария — это искусство. Она требует не только знаний, но прежде всего призвания. А у вашей кухарки его нет. Она просто шарлатанка.
Все вокруг рассмеялись, но Насиб по-прежнему был озабочен. Ньо Гало потребовал ответа на вопрос, который он уже задавал: «Почему Кориолано просто-напросто выставил Глорию и Жозуэ за дверь, молча расстался со своей любовницей? Именно он, человек, известный своими жестокими расправами, палач Шикиньи и Жуки Вианы, угрожавший еще два года назад Тонико Бастосу. Почему он так поступил?»
— Почему?.. Очевидно, сыграли свою роль библиотека Коммерческой ассоциации, балы в клубе «Прогресс», автобусная линия, работы в бухте… Сын кончает университет, смерть Рамиро Бастоса.
Ньо Гало замолчал на мгновение, Насиб обслуживал другой столик.
— А также Малвина и Насиб…
Закрытые окна дома, где раньше жила Глория, были грустным штрихом в пейзаже площади, и доктор заметил:
— Должен признаться, что мне не хватает ее личика в рамке окна. Мы уже к нему привыкли.
Ари Сантос вздохнул, вспомнив высокую грудь, которую Глория как бы предлагала прохожим, постоянную улыбку на ее устах, кокетливый взгляд. Где она будет жить, когда вернется из Итабуны (она поехала туда с Жозуэ на несколько дней), из какого окна она будет выглядывать, кому будет демонстрировать свою грудь, кому улыбнутся ее пухлые губы и глаза с поволокой?
— Насиб! — окликнул араба Жоан Фулженсио. — Вам необходимо принять срочные меры, мой дорогой. Смените кухарку и добейтесь, чтобы Глория снова оказалась в доме Кориолано. В противном случае, о славный потомок Магомета, ваш бар пойдет ко дну…
Ньо Гало предложил объявить подписку среди посетителей бара, оплатить аренду дома, чтобы пышные прелести Глории вновь показались в окне.
— А кто заплатит за элегантность Жозуэ? — воскликнул Ари.
— Наверно, Рибейриньо… — сказал доктор.
Насиб смеялся, но был озабочен. Когда он подводил итог своим делам и думал о том, что нужно предпринять в связи со скорым открытием ресторана, то хватался за голову, — может быть, желая убедиться в том, что она еще держится у него на плечах, — столько раз он ее терял за последнее время. Естественно, что в первые недели, после того как Насиб застал голого Тонико у себя в спальне, он мало занимался баром и забросил проекты, связанные с рестораном. Тогда, опустошенный отсутствием Габриэлы, он чуть не выл от боли и ни о чем не мог думать. Впрочем, он и потом делал немало глупостей.
Внешне все вошло в колею. Посетители бывали в баре, играли в шашки и триктрак, разговаривали, смеялись, пили пиво, смаковали аперитивы перед завтраком и обедом. Насиб, казалось, пришел в себя, шрам на его сердце зарубцевался, он уже не искал дону Арминду, чтобы узнать у нее о Габриэле и услышать о том, сколько предложений она получила и отвергла. Однако посетители пили теперь меньше, чем в те времена, когда в бар приходила Габриэла. Кухарка, выписанная из Сержипе (проезд был оплачен Насибом), оказалась никуда не годной. Она умела готовить только самые обычные блюда, тяжелые приправы, жирную пищу, засахаренные сладости и отвратительные закуски для бара. И вместе с тем она настаивала, чтобы ей дали помощниц, жаловалась, что слишком много работы… Прямо чума какая-то! К тому же она была страшна, как пугало: вся в бородавках, на подбородке — волосы… Она явно не подходила ни для бара, ни для того, чтобы распоряжаться в кухне ресторана.
