В доме Доры Габриэла смеялась, веселилась, пела и танцевала. Она понесет штандарт в терно волхвов.
А в ночь на святого Иоанна будет прыгать через костер. Габриэла радовалась: жить хорошо. Было одиннадцать часов, и она возвращалась домой поджидать сеньора Насиба. Может быть, этой ночью он придет к ней, пощекочет усами ее затылок, положит свою тяжелую ногу на ее бедро, она приникнет к его мягкой, как подушка, груди. Габриэла прижимала кота к лицу, Он тихонько мяукал. Она слушала рассказы доны Арминды о духах и новорожденных. Грелась по утрам на солнышке, когда была хорошая погода, лакомилась гуявой, красными плодами питанги. Часами беседовала со своим другом Туиской, который теперь учился на плотника. Бегала босиком по пляжу, шлепала по холодной воде. После обеда водила на площади хоровод с ребятами. Смотрела на луну, ожидая Насиба. Жить хорошо!
Осталось четыре дня до воскресенья, на которое были назначены выборы. И вот около трех часов дня раздался гудок шведского сухогруза. Негритенок Туиска помчался на центральные улицы бесплатно распространять эту новость. Население Ильеуса высыпало на: набережную.
Даже прибытие епископа не вызвало в свое время такой сенсации. Разрываясь в небе, взлетели ракеты.
В порту гудели два парохода компании «Баияна», баржи и катера тоже приветствовали шведское судно.
Рыбачьи лодки и легкие суденышки вышли из бухты в открытое море, чтобы встретить и сопровождать его.
Шведское судно с развевавшейся между мачтами гирляндой флагов расцвечивания медленно пересекало бухту. Народ бежал по улицам по направлению к порту. На причалах собралась толпа. Оркестр общества 13 мая играл военный марш. Жоаким бил в барабан.
Магазины и лавки закрылись. Были отпущены с уроков ученики частных колледжей, начальной школы и гимназии Эноха. Радостно хлопали в ладоши ребята, собравшиеся в порту, кокетничали девушки из монастырской школы. Пронзительно гудели автомобили, грузовики, автобусы. Глория стояла между Жозуэ и Рибейриньо и громко смеялась, словно дразня дам из общества. Тонико Бастос, сама степенность, шествовал под руку с доной Олгой. Жеруза, в глубоком трауре, раскланялась с Мундиньо. Нило, не выпуская свистка изо рта, командовал Теренсио, Траирой, юным Батистой.
Отец Базилио пришел в порт со своими приемными детьми. Одноногий владелец «Бате-Фундо» с завистью поглядывал на Насиба и Плинио Арасу. Старые девы крестились, суетливые сестры Рейс улыбались. В их следующем презепио обязательно появится фотография шведского судна. Собрались все: и дамы из высшего общества, и девушки на выданье, и проститутки, и Мария Машадан, хозяйка окраинных уличек и кабаре. Доктор откашливался, готовясь к речи, подбирая слова помудренее. Как бы упомянуть об Офенизии в речи, посвященной шведскому пароходу? Негритенок Туиска взобрался на мачту парусника. Пастушки Доры пришли со штандартом терно, его, пританцовывая, несла Габриэла. Полковники, владельцы какаовых плантаций, вытащили револьверы и стреляли в воздух.
Весь Ильеус пришел в порт.
По оригинальному замыслу Жоана Фулженсио, состоялась символическая церемония: экспортеры Мундиньо Фалкан, Стевесон, фазендейро Амансио Леал и Рибейриньо принесли мешок какао на край причала, к которому пристал пароход. Первый мешок какао, который будет отправлен за границу прямо из Ильеуса.
На захватывающую речь доктора ответил вице-консул Швеции, долговязый агент судоходной компании.
Вечером, когда моряки сошли на берег, оживление в городе возросло. Ильеусцы угощали матросов в барах, капитана и офицеров повели в кабаре, причем капитана ликующие граждане едва не понесли на руках.
Хоть он и был привычен к крепким напиткам, хоть ему и приходилось пить водку в портах семи морей, но из «Батаклана» на борт его подняли пьяным до бесчувствия.
На следующий день после завтрака матросы были снова отпущены на берег и разбрелись по улицам города. «Как им понравилась ильеусская водка!» — с гордостью говорили грапиуны. Моряки продавали заграничные сигареты, ткани, духи, позолоченные безделушки. Деньги они тратили на кашасу и на проституток, а потом валялись пьяные прямо на улицах.
Это случилось после сиесты, до наступления часа вечернего аперитива — в эти пустые часы от трех до половины пятого. Насиб всегда пользовался затишьем, чтобы подсчитать кассу, спрятать деньги и подытожить выручку. Это случилось, когда Габриэла ушла домой, закончив работу. Шведский матрос, белокурый гигант ростом почти в два метра, вошел в бар, тяжело дохнул алкоголем в лицо Насибу и ткнул пальцем в бутылки с «Кана де Ильеус». Он умоляюще смотрел на араба и что-то бормотал на своем невероятном языке. Насиб уже выполнил гражданский долг, угощая накануне моряков кашасой. Он жестом потребовал денег. Белокурый швед пошарил в карманах, у него не оказалось ни гроша. Зато он нашел забавную брошку с позолоченной сиреной. Он выложил на прилавок мать северных морей, стокгольмскую Иеманжу. Насиб взглядом следил за Габриэлой, которая в это время заворачивала за церковь. Потом он перевел глаза на сирену, на ее рыбий хвост. Бедра Габриэлы были такими же. Во всем мире нет другой такой женщины, такой пылкой, такой жаркой, такой нежной, ни одна женщина не умеет так вздыхать и так замирать в неге. Чем больше он с ней спал, тем больше он ее хотел. Она была соткана из песен и танцев, из солнца и луны, она была сделана из гвоздики и корицы. Теперь он ей ничего не дарил, Даже дешевых базарных безделушек. Насиб взял бутылку кашасы, налил граненый стакан. Матрос поднял стакан, взглянул на Насиба, двумя глотками выпил кашасу залпом и сплюнул. Насиб, улыбнувшись, положил в карман позолоченную сирену. Габриэла будет довольна, она рассмеется, вздохнет и скажет: «Ну зачем это, красавчик?»
Здесь и кончается история Насиба и Габриэлы. Из уголька, тлевшего в пепле, возрождается пламя любви.
Постскриптум
Некоторое время спустя полковник Жезуино Мендонса был отдан под суд по обвинению в убийстве из ревности своей жены доны Синьязиньи Гедес Мендонш и хирурга-дантиста Осмундо Пиментела. Двадцать восемь часов длились оживлённые дебаты, временами принимавшие ядовитый и резкий характер. Происходил бурный обмен репликами, адвокат Маурисио Каирес цитировал Библию, напоминал о неприличных черных чулках, говорил о морали и падении нравов.
Его речь была патетической. Эзекиел Прадо тоже выступал взволнованно: сейчас Ильеус уже не край бандитов и не рай для убийц. Рыдая, драматическим жестом указывал Эзекиел на плачущих родителей Осмундо, облаченных в траур. Его речь была посвящена цивилизации и прогрессу. Впервые в истории Ильеуса владелец какаовых плантаций был приговорен к тюремному заключению за то, что убил неверную жену и ее любовника.
