перемены как живой и совместный процесс. Мы – в роли блудного сына – возвращались в человеческий дом с общими законами существования.
Как за чем-то фантастическим, мы следили за переговорами мэра Ленинграда А. А. Собчака с военкомом, получившим приказ ввести в город войска. Военные приказы не обсуждались. На сей раз это был уже диалог с оглядкой на разум и совесть. Ни войска, ни танки в город не вошли. Мы с Володей не отрывались от экрана телевизора. Захватывало дух от неисчислимости людей, вышедших на улицы Москвы, чтобы противостоять упорству косности в августе 1991 года. Историю конца двадцатого века творили люди на два – на три поколения моложе нас. Младшие соотечественники, ученики, живущие в разных городах, в те кризисные дни держались единой позиции. Мои сокурсницы Лена Фролова, Лара Агеева, поэт Анатолий Бергер, физик Леонид Рикенглаз дежурили во время путча у стен Мариинского дворца в Ленинграде. В телевизионных репортажах Москвы под транспарантом «Зеленоградцы» в группе единомышленников мы видели Лиру Ионовну Андрееву, мать двоих детей, чистейшей совести человека, в других колоннах замечали Киру Теверовскую с друзьями.
Противники перемен не уступали позиций и позже, когда вместе с группой депутатов А. А. Собчак переименовывал Ленинград в Петербург, возвращая городу его исконное имя.
Потрясение девяностых оказалось всеохватным. Вывернутое наружу неблагополучие наглядно показало, что вторжение в жизнь насилия не остаётся безнаказанным. Не только будущему, но и настоящему предстояло расплачиваться самым непредсказуемым образом.
В одном из народных театров меня попросили проконсультировать постановку пьесы Дворецкого «Колыма». Постановщика и актёров интересовали вопросы лагерного быта: чем кормили, какая разница между нарами и вагонками, были ли матрацы, посуда и т. д. Неминуемо коснулись и подоплёки репрессий. Молодые актёры отказывались верить в то, что для осуждения на десять лет лишения свободы было достаточно критически отозваться о трудах Сталина по языкознанию, рассказать о нём анекдот или подобрать на поле несколько колосков, как делали после сбора урожая голодные крестьяне.
– Как вы могли допустить тридцатые годы? Как разрешили поработить себя такому страху? Почему не прибегали к вооружённым восстаниям? – с возмущением спрашивали меня. Счёт предъявляли не государству, а самим репрессированным!
Не было сопротивления, считало молодое поколение? Было! Как объяснить, что те, кто подлежал уничтожению, сражались поначалу с не понятым ими явлением? Только окончательно убедившись, что от них добиваются не правды, а подписи под признанием: «Да, я враг», чтобы превратить их в неоплачиваемую рабочую силу для «строительства коммунизма», арестованные, у которых отбирались ремни и подтяжки, дабы они не смогли покончить с собой, стали хватать чернильницы и запускать ими в мучителей. Именно после этого арестованных стали отсаживать от столов следователей к дверям кабинетов, чтобы успеть засучить рукава и начать избивать поднявшего голос или руку.
Никто теперь не вызволит из небытия ни душераздирающих сцен, ни слов протеста, ни отчаянных действий тех, кого арестовывали ночами на квартирах, при детях и жёнах. НКВД, переименованное в МВД, мобильно меняло практику арестов: начинали брать на вокзалах, в поездах, и всегда врасплох. Впихивали в машину с надписью «Хлеб» или «Мясо» и увозили… В лагерях заключённые объявляли голодовки. Бывали восстания. Их подавляли силой. Участников сопротивления в живых не оставляли. Свидетели были не нужны. Увы, эта правда уходила на дно и ржавела – на манер затонувших кораблей.
А разве «Архипелаг ГУЛАГ» А. И. Солженицына, с цифрами репрессированных и уничтоженных людей, с реальными названиями лагерей, запрудивших географическую карту страны, мог открыть глаза не желающим видеть? То, что сегодня именуют беспределом, зачиналось не в тридцатые годы, как считают «не помнящие родства». «Заказчики», «исполнители» тоже произросли из этих внутриутробных маний.
Когда в Грузии вышла книга Тамары Цулукидзе «Всего одна жизнь», в которой она восстанавливала честное имя своего расстрелянного мужа, внук одного известного лица, по доносу которого уничтожили Сандро Ахметели, так избил издателя книги, что того увезли в больницу с сотрясением мозга. Сам по себе факт, что дед предстал для внука в ипостаси доносчика, сокрушал его жизнь. А за расстрелянного Сандро Ахметели, за жизнь Тамары, отсидевшей десять лет и вторично осуждённой на пожизненную ссылку в Сибирь, ответственности на себя не брал никто.
В ситуации, отчасти схожей с ситуацией Тамары, очутилась и я.
К концу восьмидесятых из нас, четырёх подруг юности, в живых остались только мы с Лизой. Первой умерла Рая, чьи показания на меня как на «врага» советской власти я отказалась читать на следствии: после доноса Роксаны знакомиться со вторым доносом было невмоготу. Глазами я только схватила псевдоним и сбросила дело со стола. Вопрос, кто скрывался за псевдонимом, долго мучил меня. Позже, путём додумывания и сопоставлений, я всё-таки «вычислила» доносчицу. Вернувшись после освобождения в Ленинград, поделилась выводами с Лизой.
Телефонный звонок был неожиданным:
– Здравствуйте, Тамарочка. Это Саша, младшая сестра Раи. Помните меня?
Разумеется, помнила!
– Как я рада вас слышать! Вы себе не представляете, как вас любила Раечка! Всегда ссылалась на вас: «Тамарочка сказала… Тамарочка считает…» Вы были для неё авторитетом, – взволнованно говорила Саша. – Я долго добивалась у Лизы номера вашего телефона. Она сказала, что вас не надо беспокоить, но мы с дочерью уезжаем в Израиль, насовсем. Разрешите зайти к вам минут на десять. Я возле вашего дома.
Младшая сестра бывшей подруги мало изменилась. Была такой же ясной и тёплой. После визита ко мне она позвонила Лизе:
– Напрасно ты не давала мне номер телефона Тамары. Она так хорошо меня приняла. Мы обо всём поговорили.
– Да? – спросила Лиза. – И о том, что Рая её предавала, тоже?
– Что значит «предавала»?!
Чем бы ни руководствовалась Лиза, это было жестоко по отношению к не посвящённому во все эти превратности человеку. Поняв по реакции Саши, что совершила ошибку, Лиза заторопилась поставить меня в известность:
– Я сказала Саше, что Рая стучала на тебя…
– Зачем? – содрогнулась я, представив, что происходит в этот момент с Сашей.
– …Рая не могла вас предавать. Не могла, – твердила Саша, когда я набрала номер её телефона. – Лиза говорит, что после похорон Раин муж остановил вас и сказал: «Вы должны её простить». Но мы с сестрой были гораздо ближе и откровеннее. Я бы знала об этом, знала бы непременно. Рая поделилась бы со мной…
Мысль о том, что её старшая сестра могла доносить на меня, была для Саши нестерпима.
– Если бы вы не позвонили, я бы что-то сделала с собой, – сказала она.
И тогда уже я попросила её приехать ко мне, чтобы рассказать всё, что знала.
Полностью устранившись, власть оставила взаимные претензии
