этот город. Сами китайцы считают его чем-то вроде собственного, хотя и злого кантонского духа, которого лишь надо уметь умилостивить.
— Китайская нянька продолжала и в боях нянчить своего приблудного приемыша, — сказал Евфимий Васильевич, терпеливо выслушав рассказы капитана про кули.
Чихачев полагал, что надо идти на север и отрываться от Элгина и его эскадры, действовать самостоятельно. Он полагал, что и там можно развить торговлю, торгаши ловкие есть, охулки на руку не положат. И доставляют товары кантонских фабрик. К нам все доходит.
«Вы не равняйте здешних китайцев с теми пройдохами, что спаивают гиляков просяной водкой!»— мог бы напомнить свое наставление молодому человеку Евфимий Васильевич.
Погода переменилась, и в Макао в ветер при тучах все не так красиво, как до сих пор. Холодная рябь моря и серость его вод, вечная зелень потускнела, некоторые деревья даже обнажились, как на севере.
Элгин пришел во дворец Путятина под вечер. В открытое окно слышались звуки музыки. Играл довольно хороший квартет: рояль, скрипка, виолончель и контрабас. Элгин вошел в зал и с удивлением увидел, что Евфимий Васильевич играет на скрипке, за роялем сидит православный архимандрит, служивший переводчиком китайского языка у графа, и закинул голову, как бы в упоении, как настоящий пианист. Этот архимандрит, как уже стало известно, был когда-то русским гвардейским офицером и великолепно говорит по-французски, что никак не идет его бороде и длинным волосам. С контрабасом сидит португалец, вице-губернатор Макао, жгучий красавец, танцевавший с Энн на ночном балу среди океана, а на виолончели водит смычком жена вице-губернатора, молоденькая португалка, такая же жгучая, как ее супруг, бывший еще недавно командиром бразильского крейсера.
Музыка восхитительная! Говорят, когда португальцев было больше в Макао, то, по уверениям Путятина, тут по вечерам из окон каждого дома слышались скрипки, виолончели, лилась по улицам всевозможная музыка, как в России в дворянских городах, в Пензе или в Уфе, с той лишь разницей, что португальская колония могла похвастаться еще и великолепными голосами в каждом доме. Все это так. Но Элгина разобрала досада.
Евфимий Васильевич положил скрипку на рояль и радушно встретил гостя. Он и не слыхал, как канонерка вошла в бухту. И никто ему не доложил на этот раз. Сейчас война, все перепуганы, все грабят, все что-то продают и привозят, то и дело входят в Макао военные и торговые корабли, джонки пиратов занялись торговлей и завалены награбленными в Кантоне товарами, даже католические попы и монашки, по слухам, занялись спекуляцией, отбивая хлеб у американцев и китайцев.
Оставшись после ужина с Путятиным, Элгин сказал, что ему не хочется рассказывать про все, что происходило в Кантоне, так отвратительны воспоминания.
— Вы и так все знаете от своих наблюдателей и от свидетелей событий.
Перед началом штурма Кантона Элгин присылал Путятину в Макао копии всех бумаг и дипломатических нот, которыми он обменивался с Е.
Его мучил вопрос, искренен ли Путятин. Что-то подобное и прежде являлось в голову Джеймса. Но сейчас он с ужасом осознавал свое безвыходное положение, в которое, как вполне можно предположить, его вверг не кто иной, как Евфимий Путятин. Элгин по локоть обагрил руки в крови, а граф Евфимий Васильевич играет на скрипке, как итальянец или как еврей, который развлекает народы артистической музыкой.
До сих пор за делами и тяжкими заботами подобные догадки еще не смогли укорениться и подточить устойчивой веры Элгина в знаменитого Путятина. Неужели это он, кто вверг меня в такой позор, мы запятнаны, а он чист как стеклышко, думал Элгин, глядя на спокойное и светлое лицо адмирала Путятина, выражавшее добродушье, которое может оказаться напускным и выражать лишь невероятную хитрость.
Даже сейчас, после поражения, которое нанесено китайцам, и после катастрофы, последовавшей за этим, в положении, когда человек всегда склонен свалить причину своих грехов на кого-нибудь другого, Джеймс старался отогнать эти подозрения, как слишком недостойные его, того, кто сам знал, что делает.
Но неужели… Но неужели Путятин так хитер и такую смастерил ловушку? Он не послал губернатору Е письма в Кантон, когда я и Гро предъявляли ультиматумы. Он — представитель страны, имеющей древние связи с Китаем, соседа Китая, с протяженностью границ в тысячи миль, он пальцем не пошевельнул, чтобы остеречь китайцев и не ввергать нас в бойню. Когда им нужны займы от наших банков или новейшие устройства, усовершенствования и машины или когда они посылают своих людей изучать наши открытия, мы хороши. А что же получается здесь? Неужели они мечутся между Европой и Азией, не решаясь, к кому пристать. Сами себе ясного отчета не дают, с кем они, и колеблются. Не могут встать на чью-то сторону при всей их независимости и самодержавии.
Не хотелось думать, но очень может быть, что Путятин обманывает, что так он поступал все время, систематически придерживался взятого курса и без отклонений, может быть, совсем не колебался. Подозрения закрадывались все глубже, как болезнь, и обрастали все новыми доказательствами. Воспоминания о былых встречах с Путятиным и о его поступках понимались теперь по-другому.
Элгин не желал быть мнителен. Он и себя, как Кантон, мог взять железной рукой. Время и дело все выяснят. А пока он решил идти, как шел, и прямо признаться Путятину о том, что он думал.
— Вы уклонились от совместных действий и этим подлили масла в огонь! Вы отсиживались в Макао, а мы пошли с открытым забралом. Наша плата — около ста убитых. Мы взяли Кантон, пленили Е, взорвали стены города, масса смертей, а вы все это знаете. Но уже после того как мы вошли в город, за несколько дней мы сняли с шестов около четырехсот отрубленных голов. Каждую ночь где-то происходили казни внутри города. Кого казнил Е и за что? Как мог он установить виновность такого большого количества людей?
— Для острастки. И без разбора лиц, — отозвался Путятин. — Тайпины казнят людей категориями. Крестьян — целыми деревнями. Взятые в плен войска поначалу казнились отрядами. Экипажи джонок — командами. У Е своя система. Кого-то надо казнить, чтобы народ знал, что им управляют. Других благодеяний не придумали. Далеко не идут. Хватают первого же попавшегося под руку, вдруг выдернут из толпы человека и объявят: это шпион врага! вооружайтесь! запирайте городские ворота! чувствуйте себя в осаде! враг среди нас! он всюду! Хвать одного, хвать другого, третьего. И чем хуже дело, тем больше хватают. Это совсем не значит, что нашлись виновные в сдаче города и за это четыремстам плохо сражавшимся солдатам и дезертирам сняты
