школе, но к воскресной мессе ходил в лютеранскую церковь святого Георга, в Уайтчепеле. Служба в храме шла на немецком языке:
– Я преуспеваю в немецком, – он, наконец, закончил с рубашками, – в школе мне все прочат дипломатическую карьеру. Я отлично знаю немецкий, французский, русский… – он вздохнул, – а мама и дядя Максим ожидают, что я пойду на экономический факультет, как папа… – у матери не осталось семейных фотографий:
– Все погибло, и даже довоенных снимков не найти, – понял подросток, – в Германии папу и дедушку считают нацистами, пособниками Гитлера… – он знал об участии отца и деда в заговоре против фюрера, но, как выражался его светлость, время для увековечения памяти героев, пока не пришло:
– Еще придет, – подросток развешивал рубашки в гардеробе, красного дерева, – но, с другой стороны, так даже лучше. Рабе и Рабе, без приставки, фамилия распространенная… – с матерью и отчимом планами он пока не делился:
– У них много забот, – напомнил себе юноша, – завтра они летят в Балморал, с наследным герцогом и Полиной… – дети его светлости проводили в Шотландии рождественские каникулы:
– Мама много раз видела королеву, – Теодор-Генрих задумался, – но дядя Максим с ней еще не встречался. Потом он отправляется в деловую поездку, наверное, на континент… – часы пробили половину шестого утра. Шелти встрепенулся, юноша услышал шум лифта. Заскрипели половицы в коридоре. В дверь, тихонько, постучали:
– Милый, ты поднялся… – выглянув наружу, подросток вдохнул аромат жасмина. Мягкие, бронзовые пряди выбивались из аккуратного узла волос, лицо матери было усталым:
– Я помогу… – юноша, бережно, снял с нее пальто, – идите с дядей Максимом спать, пожалуйста… – мать коротко улыбнулась:
– Он, кажется, прямо в гардеробной задремал, на диване. Надо вам завтрак приготовить… – Теодор-Генрих поцеловал ее в теплый лоб. Он был лишь немногим выше матери:
– Не надо, я сам все сделаю. Ты отдыхай, мамочка… – зеленые глаза прищурились:
– У тебя немецкая газета, что ли… – Теодор-Генрих подумал, что мать не разглядит название:
– Я свернул лист, видны только статьи, без фото, но мама может узнать шрифт, она занимается аналитикой… – подросток, торопливо, сказал:
– Frankfurter Allgemeine, ради практики. Я заберу пальто, отнесу в гардеробную… – он сделал быстрое, неуловимое движение:
– Теперь она точно ничего не увидит, я загородил спиной стол… – мать отозвалась:
– Я сама. Спасибо, милый. Возьмите деньги, на автобус… – обычно мать возила их в школу на лимузине. Теодор-Генрих кивнул:
– Не волнуйся, мамочка. Вечером увидимся… – стройная спина, в твидовом жакете, исчезла за поворотом коридора:
– Как говорит дядя Меир, два раза в одну воронку бомба не падает, – вспомнил Теодор-Генрих, – но лучше убрать газету, от греха подальше… – вернувшись в комнату, он спрятал Junge Welt, орган Союза Свободной Немецкой Молодежи, среди тетрадей:
– Комсомол, – пробормотал Теодор-Генрих, по-русски, – маме такое не понравится. Но она поймет, что я не могу иначе, не может не понять. Папа тоже бы так сделал, я уверен…
Взглянув на часы, он пошел готовить завтрак.
Восемь огоньков трепетали в бронзовом ханукальном светильнике. В крайнем левом гнезде возвышалась незажженная, белая свеча:
– Чудо великое случилось там… – завертелся деревянный, искусно выточенный волчок, – будущий раввин, твой ход… – Пауль, на досуге, вырезал для окрестных детей шахматы, шашки и настольные игры. Фишки карабкались по лесенкам, пытаясь достичь квадратиков с названиями благих дел, падали по змейкам, упираясь в грехи.
Рядом с подростками, на мозаичном столике, возвышался почти пустой заварочный чайник, веджвудского фарфора, и блюдо со свежими пончиками. Сахарная пудра пачкала пальцы, сладко пахло малиновым джемом. Банки, в кладовке, подписали аккуратным почерком: «Малина, Банбери, 1958», «Яблоки, Мейденхед, 1958».
Иосиф со Шмуэлем привезли родне израильский мед, и сироп рожкового дерева:
– В яблочный джем я кладу немного корицы, – Клара подняла поседевшую, изящную голову от альбома, – в книге миссис Берри есть рецепт… – Шмуэль отправлялся в Рим с двумя кулинарными сборниками, в багаже:
– Пока я обретаюсь в университетском общежитии, – объяснил он Кларе, – но, получив сан, я переселюсь в монастырь. Придется нести послушание, на кухне. Впрочем, я и сейчас готовлю, для соучеников… – Клара видела, как блестели темные глаза дочери:
– Шмуэль ей нравится, – вздохнула женщина, – но Лаура набожная девочка, она выросла католичкой. Она понимает, что такое монашеские обеты… – Шмуэль присоединился к ордену иезуитов летом:
– Нам позволена мирская одежда, – сказал он дяде Джованни, – вообще, не за горами реформа церкви, по крайней мере, с точки зрения литургии. Ватикан разрешит проводить мессу на английском языке… – Джованни даже закашлялся:
– Дайте мне дожить жизнь спокойно. На седьмом десятке лет я не собираюсь отказываться от латыни… – Лаура, устроившись на диване рядом с отцом, вполголоса читала Вульгату:
– Et decreverunt communi praecepto et decreto universae genti Iudaeorum omnibus annis agere dies istos… – подвинув фишку, Шмуэль улыбнулся:
– Et Antiochi quidem qui appellatus est Nobilis vitae excessus ita se habuit. Таков был конец Антиоха… – Пауль, устроившись на ковре, поглаживал раскинувшегося рядом Томаса Второго. Кот потянулся, звякнув серебряным бубенчиком. Аарон Майер подтолкнул тезку:
– Вроде машина едет. Дядя Меир, что ли, вернулся… – полковник Горовиц не пошел с подростками и Кларой в синагогу, на вечернюю службу:
– Утром мы с Аароном отправимся в Бевис Маркс, – пообещал Меир, – а сегодня у меня дела… – возвращаясь пешком в особняк, Аарон Горовиц заметил:
– Они все завтра улетают в Шотландию. Думаю, что там собирают секретное совещание. Но мы со Шмуэлем придем на постановку, – не желая изматывать, как он говорил, актеров, Аарон Майер не стал репетировать перед шабатом, – а в воскресенье посмотрим твоих ирландских приятелей, или, хотя бы послушаем… – Аарон Майер раскрутил волчок:
– Нет, машина нас миновала. Шмуэль сегодня переночует здесь, в Кенсингтон возвращаться поздно… – в окна особняка в Хэмпстеде хлестал дождь. Шмуэль думал о брате:
– Он полдня спал, а потом все-таки, выбрался в Британский музей, вместе со мной. Интересно, где он провел прошлую ночь? Хотя не удивлюсь, если он и в Лондоне нашел подружку… – Шмуэль почувствовал, что краснеет. Лаура покосилась на отца:
– Папа, кажется, дремлет. Он всегда говорит, что латынь его усыпляет… – мать вернулась к альбому, девочка, незаметно, взглянула на Шмуэля. Сердце прерывисто забилось:
– Обеты всегда можно снять, сложить с себя сан. Мой прадедушка, отец Пьетро, так сделал, в прошлом веке. Шмуэль пока ничего не знает, и вообще, я для него маленькая девочка, но я вырасту… – Лаура подумала, что не хочет ждать пять лет:
– Или даже три, пока мне исполнится шестнадцать. Но если я ему сейчас все скажу, он просто не обратит на меня внимания… – она заметила румянец, на щеках кузена:
– Потому, что я здесь, – решила Лаура, – он меня видит, и смущается. Нет, надо протянуть еще три года, и признаться ему, во всем… – под монотонное чтение сестры, Аарон Майер вспомнил о вчерашнем вечере:
– Я не позвонил Тупице, не спросил, откуда он знает мистера Аллена. Но вообще это невежливо, – напомнил себе юноша, – и не мое дело. Мистер Аллен журналист, понятно, что у него много знакомств… – Пауль, внезапно, пошевелился. Томас, недовольно, мяукнул:
– Снег, – сказал юноша, глядя куда-то вдаль, – много снега, лед… – Клара пожала плечами:
– В прогнозе погоды преувеличивают, милый. Белого Рождества ждать не стоит… – раскосые глаза Пауля блуждали по комнате:
– Она в ловушке… – тихо пробормотал юноша, – надо ее спасти, вырвать из-под земли. У нее змея, на руке… – Джованни вскинул бровь:
– Очередная радиопостановка. Хорошо, что у нас пока нет телевизора… – не обращая внимания на отчима, Пауль встал. Заглянув через плечо Аарона Майера, он, бесцеремонно, передвинул фишку брата. Подросток запротестовал:
– Верни обратно, так нечестно. Надо, сначала, раскрутить волчок… – Аарон взглянул на доску. Фишка перекочевала на квадрат с номером 73. Хвост змеи обвивался вокруг готических букв: «Убийство». Палец брата коснулся раскрашенной, яркой фишки:
– Скажи, – потребовал юноша, – иначе будет так… – в прихожей заскрежетал ключ, они услышали веселый голос дяди
