Это... Всё равно что держать на плечах падающее небо.
Тёмные полчища расползаются по голой, выжженной земле. Чёрное на чёрном. И из тёмной прорехи, как из худого мешка, вытряхивает рой за роем. Смерть — на земле и в небе, но Демиану не приходится думать об этом. На него тяжесть легла, тяжесть такая, что головы не повернуть. Его теперь — подходи и бери голыми руками. Не воспротивится. Не сможет. Это — забота другим. Тем, что плавят снег, где остались ещё обрывки укутавшего долину белого покрова, и под их шагами прорастают не ко времени расцветшие маки.
Поначалу изменилось немногое. Настолько, что проще было признать, будто перемены вовсе нет. Что Демиан себя в том убеждает... из упрямства, конечно, из чего же ещё.
Само по себе упрямство немногого стоит.
Прореха срасталась. И первой поняла это нечисть. Зев прорыва вспухает подвижным сгустком: твари беспокоятся, спешат пролезть в дверь, только что широко растворённую, а теперь её закрывает извне чья-то рука.
...Он пытался удержать падающее небо. А небо падало... падало...
Прорыв превращался в узкую щель, его выгибало с изнанки, и прорыв кривился в издевательской мертвяцкой ухмылке. Временами пробегала зыбь, и ухмылка становилась судорожной гримасой. Черноту Бездны перехлёстывало жемчужными нитями, полосами небесной чистоты. Нити рвались, протягивались новые...
В небе бился дракон. Крылья его отяжелели, натянулись, на них гроздьями повисали летучие твари. Когтили и рвали, истончая, оставляя прорехи. В последнем усилии гигант прянул в надоблачную высь, стряхивая с израненных крыльев гроздья, и те отпадали, как сгнившие ягоды.
Иной собрат его уже не мог подняться к облакам. И тело и крылья дракона — всё скрылось под шевелящейся массой, так муравьи покрывают изъеденный остов. Дракон сложил бессильные крылья, и упал, в самое средоточие тварей, как падает каменный жёрнов, круша и перемалывая. И сам в гибели своей обратился в камень, в расколотые при столкновении глыбы горной породы. В кости гор, из которых был рождён, и в которые вернулся.
Последние драконы, последние. С ними гибнет Предел, который уже не возродится.
Каждая пора сочится болью. Боли так много, слишком много для одного тела, и она выплёскивается...
Глаза отказываются видеть, багровая с серыми разводами муть наползает с краёв, но её Демиан видит. Видит — сбившийся, повисший на плечах платок, белый, как флаг переговоров... сигнал к ненападению, но на этой войне белый флаг не значит ничего, меньше чем ничего. Видит — бывшую лекарку Веду, бывшую хранительницу, бывшую леди Руаваль. Видит свою мать. И пусть не осталось сил чтобы чувствовать, внутри вздымается переплавленный из страха гнев.
Что она здесь?..
Конечно, ушла вместе с Эджаем — у Магистра в мыслях не было тому препятствовать. Она умелая лекарка, его мать, но держать её при себе... там, куда отправился Эджай, лекари нужны были не меньше. И она ушла с мужем. Не ушла, улетела на драконьей спине. Она была счастлива в тот день, его мать, встретившая своего сына чужим взрослым мужчиной... она сделала выбор, и Демиан понимал его.
Санитарный обоз в стороне, далеко за пределами изъязвлённой, перепаханной земли. А Эстель — вот она, под самым жерлом крутящейся в небе воронки. Оскальзывается на мокром снегу; грязные юбки мешают, спутывают ноги. Маленькая женщина в самом центре кровавой бойни, среди раненых и убитых, но не долг целителя привёл её туда, спутав рассудок.
Она и верно обезумела, его мать, но безумие её иного рода. Демиану известно было имя того зова, что выманил Эстель из недосягаемости санитарных палаток, принудил переступить черту сражения и повёл, захлестнув горло удавкой, по снежному покрову долины, обожжённому, расшитому маковым цветом.
Видела ли она Бездну вокруг? Или не замечала ничего, кроме единственного мужчины, бросившего себя в самое пламя?
Эджая Д`элавар.
Он не был безумцем, его отец. Бывший ученик мэтра Грайлина, бывший князь... Он знал пределы своих возможностей. Эджай знал, что ему не по силам закрыть прорыв. Иное дело — дать шанс тому, у кого силы больше, довести дело до конца.
Сыны запада, подгорные, эльфы, лурни, люди — так непохожие, опалённые солнцем южане и рослые беловолосые северяне, и и те, что пришли с вовсе, казалось бы, необитаемого севера, с бесплодных островов, соединённых, как мостами, ледовым панцирем. В этот день и час все они были равны. Они сражались ради единственной цели. Как и его отец.
Демиан видел Эджая, не глазами, а иным зрением, видел во тьме, усеянной малыми огнями многих жизней, сполохи силы, так похожей на его собственную, какой она была некогда, ещё чистой, не запятнанной скверной.
И Эстель... жалкий доспех белого покрывала, золотое знамя волос. Она никогда не была воительницей и давно перестала быть ведьмой. Просто женщина, потерявшая рассудок. Бежит, пригибаясь под взмахами мечей, огибая рассыпавшиеся клубки схваток. Она верит... во что?
Он со всей определённостью понимал то, что не могла — или не хотела — понять она...
— Эстель! Эста! — звал он.
Она не слышала. Голос — единственную нить, вплетённую в частую сеть хрипов, лязга, хлопанья, стонов. Оклик, который не мог заглушить того зова, что властно вёл её сквозь Бездну.
Решимость его пошатнулась, и мига сомнения оказалось достаточно, чтобы узкая щель прорыва расползлась, растеклась трещинами.
Перед Демианом — чаша горной долины, чаша, в которую лили свои жизни, чтобы даровать Магистру возможность, которой больше не будет.
Он — Магистр. Он держит небо.
Ему не сойти с места, к которому пригнула его, вогнала упавшая на плечи тяжесть.
— Мама!.. — позвал он.
Тогда она замедлилась, но лишь затем чтобы рвануться ещё яростней.
Демиан закрыл глаза.
Прорыв становится швом, нашитым поверх нежной облачной ткани. Чёрная нитка истлевает... исчезает. И остаётся только небо. Белое-белое.
***
Его долго выворачивало тёплой, вязкой с чёрными сгустками кровью. Уже и жилы должны иссякнуть, а кровь всё шла горлом, и Демиан кашлял, захлёбываясь, словно потонул в трясине. Неудачно так, не до смерти потонул. И когда уже свыкся с мыслью, что весь изойдёт ею, не сойдя с этого самого места, рудый поток исчерпался и сделалось самую малость полегче.
Демиан утёрся рукавом, густо обсаженным серыми мотыльками пепла, сукном, пропахшим дымом. Окунул руки в снег, подержал, не чуя холода. Зачерпнул пригоршни, растёр по лицу. Снег высыпался между пальцев, сухой и рыхлый, как пепел.
Не меньше минуты, глядя на мутный серо-чёрный мир, он верил, что лишился способности видеть иные цвета. Кипень горной долины покрыл пепельный нагар, над нею туманом плыл смрад горючей алхимической дряни. Груды летучего праха от многих сотен развоплощённых тварей рассевало низовым ветром. На каждом шагу проваливаясь по колено, Демиан пошёл вперёд, под седловину перевала.
