что госпожа Горн продержалась так долго…
Лексий слушал его, как громом поражённый. Боги, неужели это правда? Но они – они ведь дружили столько лет, так почему он молчал?..
– Ты и меня всё это время воспринимал как должное, – заметил Рад. – Мне иногда хотелось поговорить с тобой об этом, но я так и не решился… Боялся обидеть. Глупо, наверное. Знаешь, я проходил в обручах всего ничего, но и то уже понял, что чувства заставляют людей вести себя как идиоты… Но ты правда был мне очень дорог. Не знаю, почему. Почему люди вообще начинают любить друг друга?
Господи, если бы ты только знал, как ты дорог мне. И если бы я только догадался сказать об этом тогда, когда ты ещё смог бы услышать.
Лексий никак не мог найти слов. Неважно – ком в горле всё равно не дал бы ему произнести ни звука. Вина легла ему на плечи такой невыносимой тяжестью, что он не знал, сколько её удержит. Неужели он в самом деле думал только о себе и видел только себя? Лексий не поверил бы словам Рада, выплюнь он их в запале ссоры, но самым кошмарным было то, что генрих не мог ляпнуть лишнего в гневе. Он говорил то, что думал, вот и всё. То, что думал уже очень давно, а ты и не подозревал…
– Мне-то сейчас уже всё равно, – сказал Рад, – но, может быть, ты станешь лучше обращаться со своими друзьями. Они ведь у тебя есть?..
Он провёл рукой по волосам и буднично осведомился:
– Так о чём ты хотел поговорить?
Соберись, маг. Не дай себе забыть, зачем ты здесь.
– На сей раз дело не во мне, – твёрдо сказал Лексий. – Это касается чёртовых тысяч людей. Рад, пожалуйста, услышь меня, это очень важно, – он перевёл дыхание. – Завтра вы навяжете нам генеральное сражение, ведь правда? Ты командуешь своей степняцкой конницей. Ты можешь повлиять на его исход. Или… сделать так, чтобы боя не случилось вовсе. Я спорю на что угодно, ты сумел бы сказать степнякам что-нибудь такое, чтобы они полыхнули. Регина не сможет вести свою армию в бой, если в ней будет раздор…
Рад слушал его внимательно и бесстрастно.
– Ты предлагаешь мне устроить мятеж? – уточнил он. – Пойти на измену?
Да. Чёрт побери, да, именно об этом я и прошу.
– Пойми, – Лексий поймал себя на том, что в его голосе звучит едва ли не мольба, – если это сражение состоится, жертв будет в разы больше! С обеих сторон! Айду, ты ведь сам знаешь, что то, что вы делаете, неправильно! Сильвана не ваша!
– У вас был выбор. Вам дважды предлагали мир, и вы дважды его отвергли.
Это спокойствие было как стена. Толстая крепостная стена, сплошной камень, холодный, глотающий звук – не докричишься.
Дыши. Просто не забывай дышать, ладно?
– Рад, – сказал Лексий, – мы ведь не враги. Мы с тобой так заигрались в солдатики, что, кажется, оба забыли, кто мы такие. Ты не оттиец. Ты землянин. Ты сам говоришь, что чувства теперь не мешают тебе видеть ясно – так посмотри на всё это со стороны. Ты можешь сделать так, что люди не погибнут. Рад, пожалуйста.
Светлые глаза Рада были серыми, как сталь.
– Я верен своей королеве, – просто ответил он.
Лексий вдруг почувствовал себя кошмарно уставшим.
– Но ты ведь больше её не любишь.
Как же по-дурацки это прозвучало. Словно о девочке в средней школе.
– Ты не понимаешь всей сути, – возразил Рад. – Ты представить себе не можешь, на что это похоже – остаться без чувств. Никто не сможет, пока не попробует сам. Знаешь, что значат эти обручи? Что ты перестаёшь испытывать что бы то ни было. В том числе страх смерти. И всё на свете вдруг мгновенно теряет всякий смысл. Помнишь, ты сам рассказывал мне, как вам объясняли на философии, почему бессмертие сделало бы жизнь совершенно пустой? Если тебе всё равно, умрёшь ты или нет, то ровно с тем же успехом можно не делать вообще ничего. Сесть и сидеть. Потому что ничто больше… не необходимо, понимаешь? Единственный способ продолжать жить – нарочно придумать себе подобие цели. Я решил, что буду служить своей стране. Мне это не в тягость. Я ничего не боюсь и ничего не хочу, и я давал присягу. Поэтому я буду выполнять приказы. Завтрашнее сражение состоится. Если ты боишься за свою жизнь, что более чем понятно, ты всегда можешь дезертировать. Ты прав: мы родились не здесь, и нас ничто не держит на этой войне, кроме нас самих. Тебе не за что будет себя осуждать.
Лексий упустил тот момент, когда чувства захлеснули его с головой и утопили разум.
Он ударил Рада по лицу – вернее, попытался ударить, но в следующую секунду обнаружил себя на полу, задыхающимся от боли и ненависти. Рад ударил без души, вполсилы, вот только пора было наконец найти в себе волю перестать называть его Радом. Это существо украло лицо и голос его друга, и Лексий ещё никогда и никого так не ненавидел. Генрих. Чудовище. Чёртово чудовище с холодным сердцем. Рад никогда не предложил бы ему сбежать, бросив своих. Рад бы никогда-…
– Успокоился? – поинтересовался генрих. – Вот и славно. А теперь ты встанешь и уйдёшь отсюда. Я не забыл, что мы были друзьями, но, если тебя здесь поймают, я не стану тебя выгораживать.
И он протянул ему руку. Как ни в чём ни бывало, протянул ему руку, чтобы помочь подняться.
Лексий хотел было её оттолкнуть, но передумал и принял.
– Если нужно, я отзову одного из караульных, чтобы ты мог выйти, – предложил тот, кто уже не был Радом.
– Спасибо, я сам, – не глядя на него, сказал Лексий.
Он ушёл без прощаний. Тихо опустил за собой полог палатки, оглянулся, не смотрит ли кто, и двинулся к краю лагеря, избегая догорающих костров. Когда дозорные остались позади, и можно было не опасаться, что тебя заметят, он побежал.
Нужно было убраться подальше отсюда, пока Рад не заметил пропажу зачарованного кольца, которое Лексий сумел снять у него с пальца.
Он сделал это не задумываясь, повинуясь минутному порыву и мучительно жгущей злости. Нет уж, милый мой, по-твоему всё равно не получится. По-хорошему или нет, но завтра свою конницу в бой ты не поведёшь.
Когда Лексий добрался до берега, его первой мыслью было бросить кольцо в воду, но он почему-то сдержался и положил его в карман. Звёздная Огнептица у
