него над головой летела сквозь космос, ущербные луны смотрели вниз, как недобрые улыбки.
Что ж, он хотя бы попытался.
Пора было возвращаться к своим.
Глава шестая: Жемчуг из стекла
Свой берег встретил Лексия мелким, выматывающим душу холодным дождём.
Сильване разбили лагерь у подножия холма, и, кроме него, Лексию некуда было идти. Тучи снова сомкнули ряды, стало ощутимо темнее, под насквозь сырыми ногами всхлипывал грязный снег, и запах дыма, издалека донесённый ветром, совсем как в его первый день в этом мире, почему-то заставил Лексия остро ощутить своё одиночество. Как никогда отчаянно захотелось домой – вот только дома не было. Ни здесь, ни на Земле, нигде.
А потом что-то магнитом притянуло его взгляд, и Лексий увидел звёздочку костра в отдалении от других, чуть выше по склону. Конечно, он знал, чей это костёр.
Он пошёл туда просто потому, что этой ночью ему больше нигде не было места. Потому, что он устал. Это была усталость, похожая на неутолимую жажду – усталость, сжимающая виски и горло, от которой не хочется жить. Он сделал всё, что мог, во всём проиграл и больше не хотел пытаться.
Раскидистая крона одинокой сосны защищала пламя от дождя. У огня сушилась груда деревяшек, чуть дальше под прямым углом лежали два толстых бревна, и Лексий издалека узнал силуэты сидящих на них людей. Элиас смотрел в костёр, подтянув к груди одно колено, Тарни кутался в плащ…
И Лексий вдруг понял, что не сможет больше сделать ни шагу. Что он там, где должен быть, и дальше не пойдёт.
Элиас поднял голову, сощурился, чтобы разглядеть лицо пришельца, скрытое ночью.
– А, это ты, – весело сказал он. – Ну, как там поживают господа оттийцы?
По правилам игры Лексий должен был ответить, но он не смог. У него не было сил ни сострить, ни огрызнуться, не было сил даже попросить его перестать. Когда-то на первом курсе ребята с кафедры скандинавской филологии рассказали ему, что после долгого трудного дня швед скажет о себе: «Jag är helt slut». Дословно это значило что-то вроде «Я закончился», «Я весь вышел» или попросту «Я всё». Так вот, Лексий почувствовал, что он – всё.
Элиас одарил его долгим взглядом и сдержал вздох.
– Иди уже сюда, – сказал он неожиданно мягко. – Не стой там, как неродной.
Лексий опустился рядом с ним на бревно, и Тарни поприветствовал его молчаливой улыбкой, без слов сказавшей: «Я рад, что ты цел». Жеребёнок был слишком милосерден, чтобы добивать его своим «я же говорил», и, в конце концов, Лексий и так сполна получил своё. На что он вообще надеялся?..
Разговаривать не тянуло – только костёр трещал о чём-то своём, но они не понимали. Лексий сидел, обхватив себя руками, и пытался согреться. Элиас потянулся за деревяшкой из лежащей перед ним кучи, пробормотал что-то, и от неё повалил пар.
– И охота тебе тратить жизнь на это полено, – знакомым голосом заметили сумерки.
Элиас даже головы не повернул.
– Холодно, – спокойно объяснил он и подбросил высушенную полешку в костёр.
– Есть новости? – тревожно спросил Тарни.
Ларс вошёл в круг тёплого оранжевого света и шумно плюхнулся на бревно.
– Регина строит переправу выше по течению. Говорят, управится до утра. Оттия явно не хочет затягивать с финалом. Всё действительно случится завтра.
– Восточное крыло успеет подойти? – осведомился Элиас.
– Да, – успокоил Ларс, – они должны быть здесь через несколько часов. Ещё сегодня ночью ждём обоз с припасами и немного подкреплений из Урсула…
Урсул. От того, что́ стоит на кону, темнело в глазах. И завтра. Всё решится уже завтра…
– Я и вы, господа ки-Рины, завтра в числе прочих будем разбираться с оттийскими волшебниками, – продолжил Ларс. – Хотелось бы, конечно, разлучить этого господина Локки с его, то есть нашей, Амалией, но там уж как пойдёт… Танирэ, – он взглянул на Жеребёнка, – главный стратег Крей намерен оставить тебя при себе. Будешь защищать командование.
– Серьёзно? – спросил Тарни. – Он даже сейчас не пустит меня в бой?
Остальные посмотрели на него с удивлением.
Элиас вскинул брови:
– А тебе что, непременно хочется подраться?
Танирэ передёрнул плечами.
– Чего мне точно не хочется, так это трусливо отсиживаться за чужими спинами!..
– Ты – трус? – фыркнул Элиас. – Расскажи кому-нибудь другому. Про́пасть, если Крей велит тебе остаться при нём, значит, там ты принесёшь больше пользы. Сегодня мы все видели, какой хаос начался без Клавдия. Кроту понятно, что Регина попытается первым делом прикончить наших командиров. Обезглавленная армия много не навоюет…
– Трусость – меньшее, из-за чего тебе стоит тревожиться, – невесело улыбнулся Ларс. – Поверь мне, завтра у нас у всех будет более чем достаточно шансов пасть как герои…
Задумываться об этом было так странно. Сидеть здесь и понимать: ты не знаешь, кого из этих людей ещё увидишь завтра вечером. Увидишь ли ты сам завтрашний вечер…
– А вы часом не забыли, что нет большой разницы, умрём ли мы завтра? – беззаботно заявил Элиас. – Не для нас с вами. Мы все слишком много колдовали на этой войне. Если не выгорим в этом проклятом сражении, ждать долго всё равно не придётся. Так что, честное слово, я бы на вашем месте вообще не страдал без толку.
Нечего сказать, утешил так утешил.
Ларс ничего на это не ответил, Тарни плотнее закутался в плащ и стал похож на нахохлившегося воробья. Лексий смотрел в огонь и думал о Раде и его тётьМаше, которую тот вспомнил даже сквозь железо, сковавшее сердце. И ещё почему-то о своей маме, которой он сам, если вдуматься, тоже когда-то очень многое сказал и не сказал… Которую вспоминал ужасно редко, хотя и не генрих.
Какие всё-таки люди нелепые существа.
– Послушайте, – проговорил он хрипло, ни ни кого не глядя, – если кому-то из вас есть что друг другу сказать… или спросить что-то важное… то, наверное, надо сейчас.
Он учился на ошибках. Хотя бы пытался. До чего же непривычно было осознавать, что, если промолчишь сейчас, скоро действительно может стать слишком поздно. Что иногда «слишком поздно» – это следующее утро.
– Ой, началось! – Элиас красноречиво закатил глаза. – Нет уж! Никаких предсмертных речей! Иначе мы наговорим друг другу такого, что завтра точно придётся пойти и пасть смертью храбрых. Чтобы не было стыдно друг другу в глаза смотреть.
– Да будет тебе, – миролюбиво заметил Ларс, – зачем такие крайние меры? Если мы все уцелеем, ты, например, сможешь сколько угодно высмеивать нас за то, какими сентиментальными дурнями мы все выставили себя этой
