Царь Федор Иоаннович все же отличался в лучшую сторону, в этом случае, от своего венценосного родителя. А фактически правивший за него Борис Годунов понимал, что Сибирь-град возвращать надо, а возвращать надежней всего — казачьими руками...
Тризна
Война войной, а семью кормить надо! Ранним августовским утром кыпчак из рыбацкой деревни на берегу Иртыша сплавился вниз проверять донки, что стояли у него за Вагайским мысом у камышей. Оттолкнув лодку, он отдался течению и только чуть рулил веслом, чтобы не уткнуться носом в берег и чтобы на стремнину не снесло.
Стараясь держаться ближе к берегу, где всегда можно спрятаться, если появятся московские люди на реке, отчалить и переплыть на другой берег Иртыша, если появятся татарские конники на берегу, рыбак медленно сплавился мимо устья тихого Вагая, при его впадении в Иртыш. Его немного отнесло, и он стал грести сильнее, чтобы выйти за мысом в заводи.
После нескольких дней непогоды в мелководной заводи было много поломанного камыша, и кыпчак посетовал, что, пожалуй, придется в воду лезть, распутывать лески.
Он не ошибся. Две или три донки принесли хорошую рыбу, а вот остальные так переплелись с корнями камышей, что рыбак чуть не плакал, теряя драгоценные железные крючки.
Недалеко от берега последняя донка отзывалась на потягивание как-то странно; леска не стояла мертво, как если бы зацепилась за корягу, но подавалась и уходила назад так, будто ее тянула на дно большая рыба.
Кыпчак вылез на песчаный берег и, не выпуская лески из рук, стал осторожно тянуть ее на себя. Леска медленно пошла, пока не застряла окончательно у камышей.
Ругаясь шепотом, рыбак разделся и вошел в воду. Там, где зацепилась донка, вода была ему по грудь. Ногами он нащупал то, что показалось ему чешуею. Не выпуская лески, он бегом вернулся к лодке, схватил короткий багорец и, вернувшись, опять нащупал добычу и подцепил ее крюком.
Тяжеленная добыча медленно подалась. Увязая ногами в илистом дне, рыбак, надсаживаясь, выволок ее на отмель и ахнул. Это был человек. Поверх воды плавали босые ноги, а спина, грудь и голова были в воде.
Рыбак был не трус и испугался только на минуту. В молодости он воевал, не по своей, правда, воле... Гоняли его с конным отрядом в Ордынском войске и на Русь, и калмыков разорять. А совсем недавно возил он припасы Караче, когда тот осаждал Кашлык.
«Может быть, это знатный воин? — подумал рыбак. — И за то, что я нашел его тело, мне дадут награду? Да и не пристало мусульманину лежать в воде». Он слышал, что где-то у Кашлыка утонули два сына Карачи, когда бежали от казаков... Может, и этот воин оттуда?
Он ухватил утопленника багром за штанину и выволок на берег. Это был казак!
Длинная рубаха завернулась и скаталась к голове, вместе с тяжелой кольчугой. Надсаживаясь, кыпчак перевернул мертвеца, обрывая ногти о кольчугу. На груди кольчуги блестнули две золотые бляшки. Старик попытался сорвать их. Одна была вкована намертво, на ней виднелись русские буквы, а вторая вдруг снялась легко. Рыбак поднес ее к глазам и увидел на ней кыпчакскую тамгу, такую, какая была положена монголами только очень знатным, древним и заслуженным кыпчакским родам. Взлетающий гусь...
Рыбак торопливо и опасливо распутал водоросли и тину, которой была увита голова утопленника.
На него глянули открытые глаза. Ввалившиеся худые щеки покрывала кудрявая черно-седая борода. Черные, давно не стриженные кудри прилипли ко лбу, широкий, размятый, как у старых кулачных бойцов нос. Щербатый рот скорбно полуоткрыт. Казалось, человек что-то беззвучно кричит...
Не помня себя, рыбак вскочил в лодку и стал изо всех сил грести в деревню. На его крики сбежался народ. Снарядили несколько лодок. Вернулись. Опасливо, словно мертвец мог воскреснуть, подкрались к нему. Потом, осмелев, стали рассматривать... И вдруг один, недавно раненный под Кашлыком татарин, закричал:
— Это Ермак-бей! Я узнаю его кольчугу! У него были две золотые бляшки — вот одна, а вот дыра от второй! Я узнаю его! Это он! Это его борода! Это Ермак!
Известие о том, что убит сам Ермак, быстро облетело все улусы и ближние становища.
Через два дня прискакал мурза — Кайдул, сын Балсета. Не поленился, привез своего воина, который среди других заманивал казаков, изображая рыбака. Воин с трудом поднялся с носилок, а был он тяжко ранен на Вагае в последней ночной стычке, качаясь, подошел к телу, долго смотрел в потемневшее лицо трупа и, наконец плюнув на него, сказал:
— Ермак.
— Ермак! Ермак! — завопили бухарцы.
Они устроили хоровод вокруг мертвого атамана и начали стрелять в него из луков. Беснуясь и завывая, дикая карусель сутки вертелась вокруг Ермака. Тело его стало похожим от стрел на ежа или щетку.
Однако все больше и больше сибирских лесных людей собиралось в деревню. Молчаливой бессловесной толпой они начали заполнять всю площадь, весь берег, сдавливая со всех сторон танцующих воинов. Это была совсем другая толпа. Чувствуя ее дыхание, стали смолкать веселившиеся бухарцы.
Лесные люди стояли тихо вместе с шаманами своими, не гудели бубны, не стучала колотушка. Не было песен. Но были слезы! Плакали молча, без причитаний, тихие лесные люди. Плакали по своему защитнику, плакали по своей надежде на сытую, спокойную жизнь.
Молча напирали они на танцующих бухарцев, пока не выдавили их прочь из круга. Старый Главный шаман подошел к трупу, осторожно вынул стрелу из шеи атамана и вскрикнул:
— Кровь идет!
Ахнула, подалась назад и пала на колени толпа лесных людей. Еще бы! Десять дней в воде! Шесть недель на суше, на солнце и на жаре, но тело не только не гнило, но продолжало кровоточить... Старый шаман ударил в бубен и запел о подвигах доброго бога-казака, который пришел по молитвам отцов из верхнего мира, чтобы помочь лесным людям! Дать им пищу, дать им здоровье и долголетие!
— Бог-Ермак! -- закричал шаман.
И другие шаманы подхватили:
— Бог-Ермак!
Много дней было его святое тело в воде, много дней было его святое тело на суше, но нетленно оно... кровоточит оно!
— Бог-Ермак! — закричала толпа. — Бог-Ермак!
— Смотрели все, и все видели! — пел шаман. — Ермак не мертв, Ермак спит! Он спит — и все видит, все слышит! Бойтесь, враги доброго Ермака! Он проснется, и худо вам станет! Его могучая рука не будет знать пощады! Его всевидящие глаза всегда найдут того, кто творит зло и делает неправду!
— Бог-Ермак!
Несколько дней лесные люди оплакивали Ермака. Они вынули из него все стрелы, помазали все раны медвежьим жиром. Построили высокий помост — лабаз — и как самого великого воина вознесли на него атамана.
— Бог-Ермак! — пели шаманы. — Смотрите! Птицы кружат над ним, но ни одна не может сесть на него, ни одна не смеет клюнуть его плоть, его очи...
