В июле Конгресс принял закон, по которому в течение десяти лет столичные функции будет исполнять Филадельфия, а к 1 декабря 1800 года они будут окончательно переданы особому федеральному округу на Потомаке площадью десять квадратных миль. Точное его размещение предстояло указать Вашингтону. Он выбрал место рядом с Александрией, к северу от Маунт-Вернона.
Двенадцатого августа Конгресс был распущен на каникулы, а президент отправился в очередное путешествие: Род-Айленд последним ратифицировал Конституцию в мае 1790 года, и теперь глава государства решил нанести туда визит в сопровождении госсекретаря и губернатора Нью-Йорка.
В Ньюпорте от лица иудейской конгрегации его приветствовал «брат»-масон Моисей Зейксас и благодарил за предоставление евреям равных прав. В Провиденсе после частного обеда Вашингтон уже собирался идти спать, когда ему сообщили, что студенты местного колледжа зажгли свет в окнах в его честь и хотели бы его увидеть. Хотя было уже темно, сыро и ветрено, Вашингтон направился туда. На следующий день он несколько часов ходил по городу под холодным дождем, побывал везде, где только можно, пил вино и пунш с горожанами и терпеливо высидел собрание с нудными речами перед торжественным ужином.
Нью-Йорк, переставший быть столицей, быстро опустел. Вашингтон уезжал 30 августа. Чтобы избежать официальных церемоний, которыми он был сыт по горло, он на заре посадил в карету жену, обоих внуков, двух помощников, четырех слуг и четырех рабов, бросил последний взгляд на бродвейский особняк — и вдруг услышал звуки «Марша Вашингтона». Губернатор Клинтон, Джон Джей и толпа возбужденных горожан не поленились встать ни свет ни заря, чтобы проводить его до переправы под обычные 13 пушечных залпов. Вашингтон махал им шляпой на прощание. Когда баржа добралась до середины Гудзона, со стороны Нью-Джерси грянули трубы — президента уже дожидался кавалерийский эскорт. На пути от Ньюарка до Трентона его приветствовали в каждой захудалой деревушке. В Филадельфию Вашингтон въехал верхом на своем белом скакуне, во главе эскорта. Старый друг Роберт Моррис ждал его у дверей «Сити-Таверн», раскрыв объятия. Его дом на Хай-стрит (позже Маркет-стрит), обнесенный высоким кирпичным забором, должен был стать новой президентской резиденцией; Вашингтон осмотрел его и отдал распоряжения по перестройке и отделке помещений. Наконец 6 сентября семейство добралось до Маунт-Вернона.
Дети были рады вернуться домой. Одиннадцатилетняя Нелли, подвижная, любознательная, смышленая и довольно одаренная девочка, ходила в Нью-Йорке в школу вместе с Люси Нокс; ей легко давались языки — французский и итальянский. Она училась рисовать у Уильяма Данлапа, а австрийский композитор Александр Райнагль давал ей уроки игры на гитаре и арфе. Бабушка Марта была с ней строга и заставляла заниматься по несколько часов подряд, порой доводя до слез; дедушка Джордж баловал и никогда не наказывал. Однажды в Маунт-Верноне Нелли убежала ночью в лес, чтобы побродить при луне (она была романтичной натурой). Когда она, наконец, вернулась, дедушка, тревожно меривший шагами комнату, сцепив руки за спиной, ничего не сказал, а бабушка, сидевшая в кресле, строго отчитала легкомысленную внучку. Зато Марта души не чаяла в Вашике и беспокоилась о нем так же, как в свое время о Джеки. Кстати, сын пошел в отца: в Нью-Йорке Вашингтон нанял для него учителя, и Вашик достиг кое-каких успехов в изучении латыни, зато в математике и прочих науках был полный ноль, поскольку не имел никакого прилежания к учебе. На все выговоры от деда он отвечал обещаниями исправиться, но не предпринимал для этого никаких усилий — он знал, что в один прекрасный день унаследует состояние Кастисов. Единственное, что оба внука переняли от деда, — любовь к театру: Вашик даже исполнил роль Кассия в домашней постановке «Юлия Цезаря». Племянница Харриет была такой же «неподдающейся». Вашингтон тщетно пытался сделать из ленивой неряхи настоящую леди, пристроил ее в школу в Филадельфии, но она там не задержалась и вернулась жить в Маунт-Вернон, где с ней «воевала» Фанни Бассет. Зато двух ее неуправляемых братьев — Джорджа Стептоу и Лоуренса Огастина — Филадельфийский колледж в конце концов преобразил, хотя это и стоило их дяде многих нервов и денег.
Осень промелькнула быстро, и в ноябре президент с домочадцами направился в свою новую резиденцию. Дорога до Филадельфии обернулась настоящим кошмаром; пьяный кучер, дважды перевернувший багажный фургон, был разжалован и заперт в том же фургоне. По прибытии в столицу выяснилось, что ремонт еще не закончен, в доме всё вверх дном, да еще и президентскую приемную устроили на третьем этаже, и посетителям приходилось подниматься по лестнице.
Вашингтона беспокоило и долгое отсутствие вестей от бригадного генерала Джосайи Хармара, ветерана Войны за независимость, в конце сентября отправившегося с полутора тысячами солдат, по большей части ополченцев, в карательную экспедицию против индейцев, препятствовавших навигации на реках Уобаш и Огайо. «Многого я от него не жду, с тех пор как узнал, что он пьяница», — раздраженно писал Вашингтон Ноксу 19 ноября. В самом деле, отряд Хармара потерпел сокрушительное поражение, хотя потери были почти равны — по две сотни убитых с каждой стороны. Решительно, стране нужна регулярная армия: милиция не может сладить даже с индейцами! Однако армия требовалась не для истребления индейцев, а для «принуждения к миру»: Вашингтон не терял надежды обратить их в христианство и сделать оседлыми земледельцами.
В Филадельфии Конгресс разместился в доме городского совета на Честнат-стрит, где в 1776 году была принята Декларация независимости. 8 декабря президент, облаченный в черный бархатный костюм, выступил перед ним с речью. Она вновь была оптимистичной: государственные ценные бумаги втрое выросли в цене, торговля процветает… Но Вашингтона было еле слышно, так что вице-президенту Адамсу пришлось после его ухода повторить всю речь заново.
ЗАЛОЖНИК СЛАВЫ
Четырнадцатого декабря 1790 года Александр Гамильтон внес еще один взрывной документ — о необходимости учредить первый Центральный банк в истории Америки с уставным капиталом в десять миллионов долларов. Доля государства должна была составить 20 процентов, а остальное обеспечили бы частные инвесторы. Это учреждение должно было ссужать деньгами правительство и печатать национальную валюту, а также хранить налоговые поступления. Вся система была скопирована с Английского банка.
Законопроект с подозрительной легкостью прошел через сенат, и Мэдисон восстал против него в палате представителей. Южане снова опасались, что гамильтоновская система утвердит гегемонию северных штатов. И всё же закон был принят нижней палатой и поступил на подпись к президенту.
Мэдисон уговаривал Вашингтона применить право вето. Президент не считал себя специалистом в финансовых делах, а потому попросил высказаться всех членов правительства, предоставив, однако, последнее слово Гамильтону, чтобы тот мог ответить на все аргументы оппонентов. У Вашингтона было десять дней, чтобы принять решение.
Генеральный прокурор Эдмунд Рэндольф считал, что создание банка противоречит Конституции. Томас Джефферсон полагал, что государственные монополии и центральные банки — орудия угнетения в руках исполнительной власти, ассоциирующиеся с монархическим игом. Джон Адамс, хотя его ни о чем не спрашивали, тоже подал голос против. Поколебавшись, Вашингтон из предосторожности попросил Мэдисона составить проект заявления об отклонении закона о Центральном банке, сообщив об этом Гамильтону. Тот за неделю настрочил объемистый меморандум, разбив жалкие доводы противников железными аргументами. Центральный банк поможет федеральному правительству противостоять кризисным ситуациям. Его создание «необходимо и целесообразно», а согласно Конституции, президент может рекомендовать этот шаг Конгрессу. Правительство полномочно применять те меры, которые считает нужным для достижения своих целей.
