Сначала он подумал, что испытывал такое волнение потому, что сам он не потерял здесь ничего — ни дома, ни хозяйства, не рисковал ближними, как все эти люди. В сознании, в душе его даже не укладывались такие понятия, как дом, корова, погреб. Но здесь на его глазах произошло такое, что увидеть и почувствовать можно, только разделив со всеми весь путь — все, что было.
Теперь, когда отсветы пожаров истаяли и обыкновенный, хотя и придавленный гарью сумеречный свет заполнял контору, Коршак, пробираясь с Настей мимо спящих, переступая через чьи-то ноги, через тела, протискиваясь меж узлов и чемоданов, понимал, что он познал в жизни нечто главное, постигнул суть многих людей… Вот парень, который работал рядом с Коршаком, у насоса, — длиннорукий, костлявый и сутулый. А рядом второй — словно специально для контраста — крепкоплечий, с крепкими же ногами в белых от времени яловых сапогах. Бульдозеристы — они работали вдвоем: один сидел за рычагами, второй закрывал его от огня спиной со стороны тайфуна. И брезентовая куртка не прогорела, лишь почернела и потрескалась. Это их бульдозер догорел уже перед зданием конторы, исчернив вокруг себя на добрый десяток метров землю…
Оказывается, даже в то время Коршак успел увидеть многих. И теперь он их узнавал.
Просыпались, медленно приходили в себя, шарили по карманам в поисках курева, шумно пили воду из бачка — теплую и горькую, вяло переговаривались, окликали друг друга, искали своих. И нет-нет да и пробивалась острым словом, коротким смехом радость, что остались живы, что выстояли, что в трудный час не перестали быть людьми. И уже иначе слышался голос Петраченкова:
— Ребята, кто помоложе и понастырней, надо глянуть, может, уцелело что. Техника какая. Сейчас колеса нужны. У нас ни связи, ни лекарств — сгорел медпункт, фельдшерица одна и осталась. Вся ее медицина — халат прогорелый. А дети здесь. И раненые.
— Вон танки, чем не колеса! — ответил кто-то.
— Танки без горючего, — сказал Петраченков. — Они до поворота дойдут и станут.
— Погоди-ка, Петраченков, — бульдозерист в опаленной куртке сидел, потирая глаза. — Погоди-ка… ведь это я ГСМ раскатывал. Те бочки, что не подавил, — в реке, за поселком, там, где пацаны ныряют. Там…
— Значит, так, ребята. Ты, Настя, подымай стариков — на помощь фельдшерице. Может, что и сумеете. Теперь — по своим местам, может, осталась техника. Остальное — после. А с тобой, Василь, за бочками я пойду.
— Там же дорожка, кажись, есть, — сказал этот Василь. — Ну, что пацаны протоптали.
— Хорошо. Я на минутку, — и Петраченков ушел наверх, на второй этаж.
— Пошел директора очухивать, — сказала Настя тихо, проводив маленького Петраченкова взглядом. — Плохо ему, директору, чуть от сердца не сгинул…
Они не знали размеров бедствия, не знали, как широко прошел огонь, насколько серьезно он отрезал их от остального мира. Но и не уповали на скорую помощь. Это было не от безнадежности, а оттого, что уже давно привыкли верить, что все придет в свое время. Хотя и связи не было, и танки закопченные, со вздувшейся пузырьками краской по броне, стояли на площади неровной шеренгой неподвижно и молча.
Коршак пошел к реке с Петраченковым и бульдозеристом.
— А ты точно помнишь, Василий, что именно солярку в бочках катил?
— Да я что тебе — дух святой? Ну, даешь ты, Петраченков! Что же мне было — в каждую бочку пальцем макать??! Во дает!
За поселком торфа не было. Трава и кустарник сгорели до почвы, осыпались седым пеплом, но дорожка к реке была. Она прогрелась и жгла ноги сквозь подошвы. К этому уже как-то привыкли, что ногам жарко до ломоты. Но на середине пути к реке не выдержали — пришлось бежать.
— Слушай, Петраченков, говорят, что йоги босиком по углям ходят. Правда? — тяжело дыша, сказал бульдозерист. — Ты б распорядился журнал популярный выписать.
— Какой к черту журнал! — хрипло выругался Петраченков.
А бульдозерист словно не замечал ни его, ни своего состояния.
— «Вокруг света» называется. Интересная штука — там про йогов…
Теперь пришла очередь Петраченкова, он даже бег замедлил:
— Ну дает! Фитиль!..
Может, эта перепалка и помогла им добежать до реки. И даже в воде, по самые плечи, еще пекло ступни ног.
— Ничего у нас не выйдет, — сказал Петраченков. — Уплыли твои бочки.
— Они ж железные, начальник!
— Так ведь нет ничего!
— Черт его маму знает. Да вроде здесь я их оставил. Вон и след от трактора. Ой, минуточку… — он вдруг нырнул и вскоре вновь появился над водой. — Вот она! Здесь, Петраченков! Я же говорил!
Потом нашли еще бочку и еще, но в той — третьей — оказался автол. Больше в реке ничего не было. По дороге Петраченков сказал:
— Неужели этот день никогда не кончится? Такой долгий день…
— Да, — негромко согласился Коршак. — Долгий день.
Он помолчал и добавил:
— Курить хочется. Я, знаете ли, трубку потерял. Табак вот есть, а курить не из чего. Был бы кусок бумаги…
— Э, кореш, есть бумага! — радостно отозвался бульдозерист. — Вот ведь, Петраченков, дела — железные машины сгорели, а бумага сохранилась.
И он откуда-то из-за пазухи вытащил нарезанную для закруток газету. Она почему-то не размокла, хотя он лазил в реке.
— Тебя за это, Василь, на доску Почета надо. Вот отстроимся, воздвигнем доску эту и тебя туда…
Закурить казалось истинным наслаждением — даже остановились и некоторое время курили стоя и молча. И вдруг Василь сказал спокойно:
— Это ты сейчас, Петраченков, храбрый. А погоди — все устроится, накатит начальство и опять ты к Зубову прятаться поедешь.
Петраченков зорко и коротко глянул на бульдозериста и усмехнулся.
— Теперь не буду, теперь пусть Деборов прячется.
Может быть он хотел ответить что-то. Но не успел — по дороге к ним грузно бежал мужчина, размахивая руками.
— Давай, Петраченков. В контору. Начальство понаехало. Тебя ищут — с ног сбились!
Петраченков не торопясь достал из кармана грязных штанов кепочку, встряхнул ее, надел неторопливо, проверил — так ли и сказал совершенно спокойно:
— А мы горючее нашли. Вот Василь его в Чирок закатил.
Шагал он неторопливо, но было видно, как упруго он ставит ноги и как напряжена его спина.
— Кто это — Деборов? — спросил Коршак. Фамилия показалась очень знакомой. Он слышал где-то эту фамилию и не раз.
— Деборов-то? — не сразу отозвался Петраченков. — Наш директор. И вот в толк никак не возьму — ведь фронтовик, воевал, взводом командовал. Ранен был. Пулю из-под лопатки совсем недавно вынули. У вас вынимали в краевой клинике.
И Коршак вспомнил Деборова — клинику Дмитриева, раненого солдата и слова Дмитриева: «Самое трудное — знать, всегда знать о себе правду».
«Чайка» и штук шесть «Волг» приткнулись возле танковой шеренги. Два
