Гленвилл, поставивший “Беккета” и “Время испытаний”, отметил, что Оливье достигает исключительного эффекта “чем-то вроде трагической анестезии чувств, когда тоскливо мертвеют его глаза”. Несколько определеннее высказался Джейстон: “Он может мгновенно сузить или расширить зрачки. Я тоже пробовал это проделать — для этого надо посмотреть в зеркало, потом вдаль и потом обратно. Но он способен показать это в любой момент по своему желанию. Так можно достичь великолепного эффекта, изображая, например, гнев; и хотя на сцене подобный прием ничего не стоит, в кино он может оказаться очень кстати. Я не знаю, кто мог бы его повторить. Кроме того, я заметил, что зрачки у Оливье больше, чем у основной массы людей, — по крайней мере выглядят они больше раза в полтора”.
ФИЗИЧЕСКАЯ ФОРМА. Бескомпромиссно стремясь к реализму и наслаждаясь необычными физическими трюками, Оливье перенес такое количество травм, соперничать с которым могут лишь профессиональные каскадеры и артисты цирка, сделавшие риск своим ремеслом. В список его ран входят глубокий удар рапирой в грудь в "Гамлете”, бессчетные порезы кистей рук и головы, бесконечные падения с лошадей, в том числе вниз головой в озеро; в "Театре королей” он сломал ногу, в ”Опере нищего” растянул икру, на съемках “Ричарда III” получил стрелу в колено; играя Горбуна на сцене, порвал связку и получил на студии электрический шок, воткнув ятаган в реостат осветительного прибора. Чистое везение избавило его от более серьезных увечий, когда он нырял в сеть в “Пламени над Англией” или висел в сорока футах над сценой в “Критике”, держась одной рукой за проволоку. В отличие от Гилгуда, для которого было сущим мучением просто вбить гвоздь в ковчег в роли Ноя и даже игра на бильярде в “Вишневом саде” представляла известную трудность, сэр Лоренс неизменно приветствовал любые физические усилия: вовсе не являясь прирожденным атлетом, он всегда считал, что без должной формы не может быть действительно многопланового артиста. В молодости Ирвинг, первый титулованный актер, занимался ежедневными упражнениями с усердием спортсмена-профессионала, дабы приобрести скорость, выносливость и силу. Первый актер-пэр последовал его примеру. Он добивался ловкости Фербенкса для выполнения атлетических номеров, а позднее — максимальной силы легких и выносливости для своих великих ролей.
Первоначально его целью был скорее внешний блеск, чем физическая форма. Нельзя сказать, что привлекательный облик жизненно необходим знаменитости, но это, безусловно, ценное качество, которым обладали все корифеи английской сцены. Оливье, придя в театр худосочным юношей с нависшими бровями, последовательно трудился над улучшением своей внешности. Только в тридцать восемь лет, играя Эдипа, он отважился выйти на сцену в трико без “толщинок”; но физических испытаний он не боялся никогда и даже радовался травмам, умножавшим его славу храбреца со сжатыми губами. Только жесткая физическая подготовка позволила ему продемонстрировать множество захватывающих атлетических трюков; лишь благодаря еженедельным гимнастическим тренировкам, тяжелой атлетике и пробегам он смог работать с поразительной энергией после целого ряда изнурительных болезней, которые легко должны были отправить его на покой. В более широком плане сильный организм нужен был ему для того, чтобы реализовывать необычайную творческую энергию. Как заметил Джон Лаури, “возможностям этого человека не было предела, и чем больше от него требовали, тем больше он давал. Поэтому так хороши его фильмы. Этого человека надо выжимать до конца. Он хочет, чтобы его выжимали. Он неповторим”.
ВЛАДЕНИЕ ТЕЛОМ. Поскольку Оливье часто укрупнял свои образы, он представляется настоящим исполином. На самом деле он среднего роста — пять футов десять дюймов. Подобно Гаррику и Кину, кажущимся лилипутами в сравнении с ним, он способен выглядеть на сцене и высоким, и низким и по своему желанию становиться не только крупнее, но и сильнее. Очень немногие из его современников могут также захватить зрителей одной лишь выразительной силой своего тела, будь то сила мужественного воина, или сила Геракла, или сила, сломленная крушением надежд.
В одном из выступлений по Би-Би-Си Гилгуд говорил о безупречном владении телом, которое Оливье обнаружил в 1935 году, играя своего спорного Ромео. «Помню, как Ральф Ричардсон сказал мне: “Когда он стоит под балконом, сразу виден весь характер Ромео; его поза естественна, непринужденна, безошибочна, как у зверя; мгновенно чувствуешь существо Италии, и Ромео, и шекспировского порыва”. Это поразительно верное наблюдение над его игрой, и все, что он делает, основывается на этом: тело находится у него в таком беспрекословном повиновении, что он может передать суть образа буквально в мгновение ока». Так было в “Отелло”: его проникновение в плоть и душу негра было чем-то гораздо большим, нежели трансформацией, достигнутой благодаря многочасовым упражнениям в гриме и движении. Менялись и картины, и рамы; дарованный ему богом талант к перевоплощению получил самое ошеломляющее выражение в ”Олд Вике”, где родились и вызывающее сочетание Эдипа с Пуффом, и переход от мужественности Хотспера к сморщенному бессилию Шеллоу.
Есть достоинство, которого не приобрести даже за годы упорных упражнений и практики, — врожденное умение держаться на сцене. «Он обладал им всегда, — утверждает Лоренс Нейсмит.— Сейчас, когда Ларри О. ступает на подмостки,— боже, это грандиозно! Что-то происходит. Но и у Всех Святых, где он выступал еще ребенком, происходило то же самое. Подать себя он умел всегда. Остальные качества развились благодаря старательной учебе, труду и максимально широкой практике».
ЛИЧНОСТЬ. Покойный Спенсер Трейси однажды вспомнил, как Джордж М. Коэн учил его вкладывать в образ душу. Актер добавил: «Я всегда стараюсь это делать. Но я не пытаюсь выдумывать личность, потому что это невозможно. Личность — это вы сами. Если существует такая вещь, как “изюминка звезды”, то, на мой взгляд, это и есть личность. Никогда не видел роли, сыгранной хорошим актером, в которой не выявилась бы часть его личности. Оливье — лучший и чертовски разнообразный актер… но, взглянув на него, я тотчас узнаю Оливье. Личность — вот все, что требуется от актера, — личность и интуиция».
О том же говорил и Реймонд Мэсси: ”В конечном счете все покоится на характере и личности актера — иначе и быть не может. Все великие — возьмите Ларри Оливье — излучают нечто, чего нельзя не почувствовать". Действительно, подлинный Оливье заметен в большинстве своих создании — в холодной отстраненности и достоинстве Макса де Винтера, угрюмости и жестокости Хитклифа, сдержанной впечатлительности Астрова, в ехидном смехе Арчи Райса и отвращении к самому себе, которое испытывает Джеймс Тайрон. Исполнительский диапазон Оливье необычайно широк не только благодаря всесторонним упражнениям и совершенствованию, но и потому, что его самого природа наделила поразительной широтой, целым
