— Похоже, хозяин здешних мест послал все к чертовой матери, — сердито сказал Адам, глядя на избушки.
— Адам, вы должны вернуться еще до того, как пройдут два года. Иначе Торп-Фен утонет в болоте и из трясины будет торчать только шпиль церкви.
Элен хотела пошутить, но ее слова прозвучали как жалоба, печальным эхом отразившись от старых стен. Она подняла глаза и увидела приближавшийся автобус.
В Эли они приехали рано, до поезда оставалась еще четверть часа. Адам предложил выпить по чашке чая, и они зашли в маленькое кафе. Взяв чай и булочки с изюмом, он сел напротив и сказал:
— Элен, я вернусь. Обещаю.
Девушка, размешивающая сахар, попыталась улыбнуться.
— И на этот раз не через два года. Похоже, дело идет на лад. Скоро я сумею накопить нужную сумму.
В кафе не было никого, кроме женщины за стойкой.
— Иногда я ужасно боюсь… — внезапно сказала Элен неожиданно для себя самой и тут же прижала руку ко рту.
— Чего, любовь моя? — спросил Адам, и она услышала в его голосе тревогу.
— Не знаю. — Она коротко рассмеялась. — Глупо, правда?
Адам ответил не сразу. Он взял Элен за руку, стиснул ладонь, а потом отпустил.
— Скажите, Элен… — Он нахмурился, пытаясь понять, в чем дело. — Этот дом… Дом священника? Он очень большой. Там должно быть много пустых комнат…
Она покачала головой и подумала о комнатке на чердаке, где чувствовала себя в безопасности.
— Нет, это не дом. В конце концов, я жила там всегда.
— Тогда… Ваш отец?..
Элен мгновение смотрела на него, а потом снова рассмеялась.
— Папа? Как я могу бояться папы?
И в первый раз подумала, что говорит неправду. «Чти отца своего и мать свою», — говорила заповедь. Но ни словом не упоминала о любви. Встревоженной Элен пришло в голову, что теперь ее чувства к отцу составляют смесь страха, отвращения и долга. Впрочем, она уже не помнила, когда было по-другому.
Послышался шум поезда, затем раздался гудок. Адам встал и надел на спину рюкзак. Когда Хейхоу и Элен вышли на платформу, их окутало облако дыма и пара. Его фигура стала размытой и сразу отдалилась. «Как всегда, — едва не вырвалось у Элен. — Что-то стоит между мной и другими людьми, удерживает и отталкивает меня». Но тут руки Адама легли ей на плечи, а губы коснулись щеки. Она не отпрянула, издала негромкий стон, в котором слышались боль и тоска, повернулась, и на мгновение их губы слились.
А потом он уехал. Поезд — огромный дракон, изрыгающий дым, — с грохотом рванулся вперед. Она стояла на платформе, пока крохотная черно-белая точка не исчезла вдали, а затем ушла, прижав корзину к груди.
Каждый день Хью вел две битвы — видимое всем сражение с ордами мятежников и тайную старую войну с собственным здоровьем. Его жар усиливался, и иногда два боя сливались в один. Он не знал, чего боялся больше: пули, которая пробивает кожу и дробит кости, или жидкости, которая начинала скапливаться в легких, угрожая затопить его. После нескольких дней боев, в ходе которых его часть потеряла четверть личного состава, лихорадка начала вызывать у Хью галлюцинации, небольшие смещения реальности, возврат через годы к тому, что он видел в 1918-м. Он прислонился к стене окопа, закрыл глаза и задумался, стоит ли продолжать бесконечную борьбу за очередной вдох. Потом кто-то крикнул: «Эдди!» Хью открыл глаза и увидел, что Флетчер поднялся над бруствером и начал целиться. Пуля вонзилась ему в плечо; хрупкое тело мальчика тут же согнулось, колени подломились.
Хью наклонился и расстегнул на нем мундир. Эдди сказал:
— Я подумал, что если встану, то сумею задать им жару. — А потом заплакал. — Я умру?
Хью покачал головой:
— Вот еще выдумал.
Но он не был уверен, что пуля не пробила легкое.
Он перевязал рану и устроил Эдди поудобнее. Потом обошел весь окоп в поисках фельдшера, но не нашел; Хью знал, что сейчас бойня в разгаре. Затем он посадил Эдди, дал ему воды и отложил свою винтовку в сторону, зная, что для него — так же, как для Эдди — сражение на Хараме закончилось. Когда наступили сумерки и долину начали стремительно перебегать смуглолицые марокканцы в черных плащах, державшие винтовки в одной руке, Хью понял, что должен доставить Эдди в госпиталь. Кровь продолжала сочиться, а дыхание Эдди стало таким же частым и затрудненным, как его собственное. Хью спустился по склону холма, перекинув руку мальчика через плечо.
Он искал лазарет или карету скорой помощи, но не нашел ни того ни другого. Похоже, начиналось отступление. Боясь застрять в хаосе людей и техники, он устремился в сторону от передовой. Поддерживая навалившегося на него Эдди, Хью прошагал несколько миль и потерял направление. Когда облака закрыли луну и звезды, темнота стала полной. Время от время он бормотал Эдди слова утешения, но боль в груди становилась невыносимой. Жар отступил, сменившись ознобом, от которого стучали зубы. Хью понимал, что долго не выдержит, уронит мальчика и упадет сам.
Выстрелов слышно не было. То ли из-за темноты наступило затишье, то ли он слишком далеко ушел от линии фронта. Он еще никогда не ощущал такого одиночества. Когда впереди замаячило что-то черное, Хью чиркнул спичкой и увидел маленькую каменную хижину. Крыша была покрыта соломой, дверь распахнута. Он помог Эдди войти. На полу лежала солома и виднелось кострище. Приют пастуха, догадался Хью. Имело смысл переночевать здесь, а утром, когда рассветет, еще раз попробовать все-таки найти медиков.
Хью уложил Эдди на кучу соломы и укрыл своей шинелью. Скоро Эдди уснул. Хью сел на грязный пол и выглянул в дверной проем. Лихорадка вернулась; волны жара накатывали на него. Боль распространилась и охватила всю грудь, заставляя хватать воздух мелкими и частыми глотками. Хью догадался, что у него началось воспаление легких.
В конце концов он уснул. Хью приснилось, что он катает Майю на лодке неподалеку от фермы Блэкмер. Тепло, солнечно, берега заросли желтыми кувшинками. В воздухе шныряют золотые, сапфировые и изумрудные стрекозы. На ветке сидит зимородок в умопомрачительном оперении. Майя улыбается. Глаза у нее такие же светло-синие, как крылья зимородка.
Но весло цепляется за камень, лодка переворачивается, и они оба падают в реку. Под спокойной поверхностью воды открывается другая страна — мерцающие тени, дно реки, покрытое ракушками и устланное извивающимися лентами водорослей. Он старается поймать Майю за руку, помочь ей, но она ускользает и не дает до себя дотянуться. Вода наполняет его легкие, он пытается дышать, тело кричит криком, требуя воздуха. Кашлять больно… Очнувшись, он услышал частое и мучительное дыхание мальчика. Вскоре Хью снова задремал, то и дело просыпаясь от кошмаров.
Наконец Хью открыл глаза и сквозь дверной проем увидел серые очертания мерзлых холмов. Он тихо лежал, захваченный красотой рассвета, наслаждаясь тишиной. Потом повернулся, посмотрел на мальчика и увидел, что Эдди лежит неподвижно, а алое пятно на его гимнастерке потемнело и стало малиновым. Хью протянул руку, прикоснулся к лицу мальчика и обнаружил, что оно холодное.
