как шум, так и боль.
— Раздевайся, или я сделаю это за тебя.
В голосе Роберта столько обещания, столько угрозы, что у меня начинает кружиться голова.
— Нет, — шепчу я.
— Ты уверена? — спрашивает он и бьет снова, на этот раз сильнее.
— О-о-о, — выдыхаю я, — Роберт…
Его тренировки не прошли даром, и Роберт полностью раздевает меня за минуту, несмотря на мое сопротивление. Мы оба смотрим друг на друга, тяжело дыша, и он снова берет ремень.
— Пятнадцать. После этого ты попросишь у меня мой член.
— Нет, — выдыхаю я и улыбаюсь, пытаясь оттолкнуть его от себя.
Он намного превосходит меня физически и не двигается с места. Поднимает меня к себе на колени и умудряется сделать вид, что даже не замечает, что я сопротивляюсь. Ясное дело, что он не жалеет меня. Впрочем, даже пятнадцать сильных ударов кожаным ремнем не могут меня довести до предела — да и суть не в этом. Это чистая демонстрация его власти, его силы, и я наслаждаюсь каждой секундой.
— Пятнадцать, — говорит он после последнего удара. — Итак?
— Нет, — отвечаю я, хрипя. Задница горит, внутренности сжимаются в предвкушении. Ощущаю жидкое блаженство удовольствия и боли, пульсирующее в моих венах. Я хочу утонуть в нем, я хочу кричать и просить еще, еще и еще больше.
— Ну, тогда не надо.
Роберт хватает меня за волосы, тянет вверх, пока мое ухо не оказывается рядом с его ртом.
— Я беру то, что принадлежит мне. Когда хочу. Как хочу. И так часто, как я хочу.
Роберт проводит языком от моего уха до шеи, нежно прикусывает, затем ласково посасывает это место, игнорируя мой теперь уже нерешительный протест, мои стоны. Затем чувствую, что меня поднимают, как его вес вдавливает меня в матрас. Левой рукой он фиксирует мои запястья над головой, правой — направляет член к моему входу. Я хнычу, все еще сопротивляясь и не облегчая ему задачу сегодня. Но я уже проиграла. Роберт врезается в меня одним толчком. Я влажная, мокрая и готовая. Улыбаюсь. Обожаю это ощущение. Мой мужчина завоевал, победил, покорил меня. Мое тело охотно ему служит, его не обманешь, не одурачишь. Я лежу неподвижно, ожидая, когда Роберт начнет двигаться, возьмет меня, использует. Но ничего не происходит. Поэтому я открываю глаза и вижу, как он ухмыляется, взирая на меня.
— Мой член только оказался в тебе, и ты совершенно успокоилась. Ты замечаешь это, что ты голодная до члена сучка?
Он кладет правую руку на мою левую грудь и скручивает сосок. Эта легкая боль заставляет меня застонать, еще больше разжигая желание.
— Роберт… — шепчу я и прижимаюсь к нему тазом.
Это не так просто, потому что он эффективно зафиксировал меня. Я практически не могу двигаться, а только тяжело дышать, что еще больше накаляет обстановку. Я беспомощна, в его власти — даже без бандажа. Но он — это он. Использует только свое тело, и у меня нет шансов против него, и мне не нужен шанс, да я бы и не воспользовалась им, даже если бы таковой представился.
— Я все еще жду.
— Трахни меня, пожалуйста, — шепчу я, — используй меня.
— Послушная, маленькая сучка, — отвечает Роберт с ухмылкой и начинает двигаться.
* * *
Через час я сижу на стуле в гостиной, мои ноги широко разведены распоркой. Роберт сказал, что я должна упражняться, чтобы избавиться от старых привычек, что не в его интересах напоминать мне о своих приказах каждые 15 секунд, что заученные автоматизмы работают против этого. Он сковал мои запястья наручниками за спинкой стула, чтобы я сидела прямо.
— Что тебе больше всего нравится? — спрашиваю я, глядя на него.
Роберт прислоняется к подоконнику и задумчиво смотрит мне между широко расставленными ногами. Он уже одет, но без туфель и носков.
— С тобой?
— Да.
— О, всего и не перечислишь… — вздыхает он, потирая лицо. — Особенно нравится заставлять тебя снова и снова кончать, доводя до точки, когда ты… не в силах больше сосредоточиться, думать или вообще бороться. Когда в какой-то момент твои оргазмы становятся настолько интенсивными, почти мучительными, что ты плачешь и пытаешься умолять меня о пощаде, даже не будучи в состоянии сложить два слова. В такие моменты я почти готов кончить только от испытуемого чувства всевластия.
Он улыбается, лезет в карман и достает два зажима, становится слева от меня и хватает за левую грудь. Я стону. Мне не нравятся эти штуки. Но Роберт от них в восторге. Потому что на моем лице отражается чистая, неприкрытая боль, когда тот их снимает. И, черт возьми, да, это действительно больно, гораздо больнее, чем, когда их одевают.
Мой сосок твердеет в считанные секунды только от прикосновения, и я задыхаюсь, когда зажим сжимается на нем.
— У-х-х, — произношу я, глубоко дыша, чтобы справиться с болью.
— Что? — спрашивает он, поднимая бровь.
— Больно… — отвечаю я, прикусывая губу.
Роберт усмехается, его голос сочится насмешкой, когда бормочет:
— О? Действительно? Больно? Вот ведь…
Роберт ждет, он всегда ждет, пока я не привыкну, потом обходит меня и накладывает второй зажим.
— Дай угадаю, тварь: тебе больно?
— Да-а-а, — хриплю я, откидывая голову назад.
Зажимы тугие, настолько тугие, что это практически на грани. И я уже знаю, что слезы навернутся на мои глаза, когда он их снимет. Я буду плакать, кончать, умолять, плакать, кончать, умолять и, в конце концов, все одновременно. Роберт хватает меня за волосы и снова наклоняет голову вперед.
— Открой рот, — командует он и улыбается той дрянной улыбкой, которую я нахожу такой невероятно эротической.
— Ну, давай.
Требовательно, когда я не реагирую быстро. Он отвешивает нежную пощечину, нет, это больше похоже на легкий шлепок по щеке, и я открываю рот, пытаясь держать глаза открытыми, потому что знаю, что тот этого хочет.
— Умница, — тихо говорит он, — можешь же. Язык наружу.
Указательный и средний пальцы его правой руки ложатся мне на язык, скользят в рот все глубже и глубже. Я издаю рвотный звук и пытаюсь вытолкнуть их своим языком, который затем снова исчезает во рту.
— Эй, высунь язык. Что с тобой сегодня, Аллегра, м-м-м? Ты непослушна, строптива и продолжаешь не подчиняться моим приказам. Ты огрызаешься и оскорбляешь меня — я тобой недоволен.
Пальцы у меня во рту мешают ответить, Роберт намеренно вызывает рвотный рефлекс снова и снова, пока у меня на глаза не наворачиваются слезы, и я начинаю умолять самым невнятным образом.
— Что ты хочешь сказать? — шепчет он мне на ухо и убирает пальцы изо рта.
Я
