совершенно необычные, случаются не только с людьми, но и с богами. Даже боги подвластны этой самой судьбе, власть над которой приписывают сами себе.
В летнюю ночь 2172 года Морнелий продолжал лежать в своей постели. Над ним клубились пары опиума, выходящие из золотой трубки, а подле него стояла маковая настойка. Все его существование, то есть существование его тела, теперь сводилось к вечному опьянению. Он лежал так уже четыре года. Четыре года он не мог ясно мыслить, не мог ответить на удар в спину. Его слабости разгадали и обернули против него самого.
В эту ночь рабыня сидела над ним, приводя его облик в порядок: причесывала, намасливала. Намаслив, она принялась натягивать на тощее тело белоснежную льняную рубаху. Ей в этом помогала вторая рабыня. Всем казалось, что король постоянно мерзнет, поэтому огонь в угловом камине старались поддерживать даже летом, особенно в прохладные ночи. Сейчас этот камин едва освещал комнату, и языки пламени лениво долизывали последнее полено.
Девушка продолжала одевать короля, щурясь и сжимая в неудовольствии губы.
– Ничего не вижу, – шепнула она тихо. – Амария, зажги лампу.
– Я к лампе не пойду.
– Сходи, лентяйка! – зашипела первая.
– Там достопочтенная спит!.. Я не буду ее обходить!
– Но мне не видно, – продолжала первая, срываясь на шепот. – Зажги хотя бы свечу на камине.
– Сама и сделай… А я буду одевать.
Видя, как заворочалась в соседней кровати старая королева, рабыни умолкли и перестали спорить. Вторая, которую назвали Амарией, все-таки поднялась и на цыпочках подошла к камину, зажгла свечу в его чуть колышущемся пламени. Она вернулась со свечой назад и принялась помогать первой.
– Сюда наклони, – шипела та. – Да не сюда, а ниже. Я не вижу завязок. Дуреха ты, Амария.
– Сама дуреха! – отозвалась змеей рабыня.
– Закрой рот!.. Достопочтенная спит!..
В развеянном огнями мраке девушки трудились над безвольным тяжелым телом, приводя его в порядок.
А потом горячий воск побежал по пальцам Амарии, отчего она вскрикнула и вдруг выронила свечу, подтверждая обвинения своей подруги. Пламя тут же занялось на пропитанной маслом рубахе бывшего короля. Рабыни истерично вскрикнули. Вскрикнул надрывно король, по которому расползлось волной пламя, превратив его в большой костер.
С кровати в ужасе подскочила старая королева.
– Тушите! Тушите, дуры! Кидайте одеяла! – завопила она и кинулась к горящему. – Зовите магов!
Рабыни с криками разбежались за помощью, которая вломилась на порог покоев. Но пламя уже обгладывало тело, натертое маслами, отчего в воздухе стоял запах удушающей гари. На глазах Наурики ее муж сгорел заживо. С его губ слетел последний вопль, напоминающий скорее злой хохот, а в открывшихся пьяных глазах вспыхнула ненависть.
Последнее, что запомнила бывшая королева, а теперь уже просто «достопочтенная», – это то, как резко потух камин, как потемнело охватившее кровать пламя, а в комнате сделалось черным-черно. Ей показалось, что над головой расстелилось шелковое полотно со звездами, но звезды… Шевелились. Они задрожали, покрыв собой всю комнату, и собрались в одну полыхающую нестерпимым светом точку, которая повернулась к женщине.
Наурика бросилась бежать, не ориентируясь в охватившей ее тьме, чувствуя прикосновение уже не огненного жара, который опалил ее лицо, а страшного стылого холода! От этого холода стало коченеть тело. Она натолкнулась на оконные гардины, запуталась в них – ей показалось, что ее обвила сама тьма. Она закричала. Понимая, что бежать некуда, старая женщина в отчаянии вползла на подоконник… Там навалилась телом и руками на тонкую свинцовую оплетку окна. Рама поддалась. Окно со звоном треснуло, внутрь ворвался прохладный ночной ветер. И Наурика, не желая отдаться своему лютому врагу, полетела с криком вниз, не видя ничего, объятая страшной чернотой… Чернота уже у земли оторвалась от нее, понимая, что жертва ускользнула, и поползла тучей обратно во дворец, где и пропала.
* * *
Этой ночью, как, впрочем, и во все остальные ночи, Юлиан Ралмантон не смыкал глаз. Сидя в кромешной тьме, в кресле, навалившись на него одним боком, он обдумывал свою жизнь. В последнее время это происходило с ним все чаще, ибо он знал, что вскоре его лишат этой привилегии. Когда-нибудь ему отомстят. Непременно отомстят… И стоило ему услышать звон стекла, как что-то подсказало: этот день настал.
У окна Юлиан оказался первым. Увидев разбившуюся старую королеву в луже крови, а потом отпрянувшую от нее зловещую тень, он потянулся к своей золотой маске. Затем разбудил курчавого раба, лежащего в углу. Отдав ему приказ, веномансер распахнул двери и устремился прочь. Шаг его был быстрым, уверенным. Где-то на верхних этажах поднялся шум, гам, закричали, и он поторопился, но не вверх, а вниз. Он знал, что Элгориан сейчас не в своих покоях, поэтому демону придется потрудиться, чтобы найти его.
Пока он шел, мимо пробегал разный люд.
Разглядывая их всех из-под золотой маски, Юлиан силился понять, действительно ли это слуга, раб или стражник? Или нечто пострашнее? Не нарочно ли на него смотрят так пристально? Нет ли в этом злого умысла?
И правда, в это ночное время король Элгориан, прозванный Четыре Короны, обнаружился в совершенно противоположном крыле, обращенном к саду. Страшные вести сюда еще не добрались. Перед ним лежало серебряное блюдо с огромным зажаренным кабаном, а вокруг собралась пестрая говорливая толпа. Многие были уже пьяны. Все поддакивали умелости короля, его зоркому глазу, который смог рассчитать полет копья, и его сильной молодой руке, которая пустила копье в полет. Это было привычное поведение свиты – каждый боролся за толику влияния. А сейчас, когда всем ударил в голову крепкий хмель, эта борьба превратилась в балаган.
– Ай-яй! До чего хорош был удар! – возвещал брат королевы.
– Секач стоял в кольце собак, – довольно отвечал Элгориан, развалившись на топчане.
– Да, но секач-то не простой, а матерый, согласись! – настаивал брат королевы. – Нет, тут ловкость нужна, чтобы не даться под клык и не помешать собакам держать его!
– Но Его Величеству все нипочем! – восхищался другой придворный. – Если он изволит, я также назову своего маленького сына Элго. В этом имени золотые дни нашей великой империи! Ведь не зря и это имя, и Элейгия переводятся со старых языков как «золото».
– Одного имени мало, – улыбался король, поддавшись лести.
– Воистину! Но надеюсь, что не одним именем он будет «золотым», но и деяниями, как ты! – не растерялся прихлебатель.
Король старался общаться со свитой как должно: сдержанно-гордо, не растрачивая свое внимание, но и не сосредоточиваясь на одном себе, позволяя льстить, но не теряя от этого голову. И все же он был еще слишком молод, чтобы до конца сдерживать порывы юношеских чувств, которые проявлялись в его
