захватывают тело и делают его пустышкой. Но ему хватило и этого…
Он узнал о страшных проклятиях, сорвавшихся с уст демона в сторону Иллы Ралмантона, Абесибо Наура и многих других несчастных, решивших поиграть с судьбой. Он различил бархатный голос Горрона де Донталя, вошедшего в зал для аудиенции под видом купца. Горрон тогда припал к тощей руке короля, двусмысленными фразами выражая свою преданность и желание содействовать Праотцам.
«Выходит, вот кто снес мне голову с плеч, – догадался Юлиан. – Повсюду предательство, лесть и тщеславие! Неудивительно, что этому поддался и один из древнейших бессмертных – Горрон. Я был лучшего о вас мнения, сир’ес».
– Яда точно нет, – наконец поднялся он.
– Но что с ним?! – тревожился чародей, который не участвовал в заговоре. – Что мне лечить?!
– Боюсь, это последствия его болезненности, – Юлиан повернулся к лекарю. – Что вы давали ему, почтенный? В крови оттенки остроты.
– Настойку на вине, меде и белом перце – и только лишь! – отозвался тот.
– Может, это и спровоцировало припадок.
– Нужно позвать Ямая Ясноокого! – настаивал маг.
– Раз отравления нет, – вмешался лекарь, – то первостепенная задача – убрать боль. Пока достопочтенный архимаг доберется до нас, Его Величество может погибнуть от болевого припадка! Он мучится! Я предлагаю пока опоить его опиумом, а затем разберемся. Времени не так много, так что поспешим!
Слепца опоили опиумом, и он тут же погрузился в глубокий сон. Судороги прекратились. Весть о том, что правителю плохо, быстро разнеслась по Коронному дому, но не менее быстро сменилась специально запущенным слухом, что королю не плохо, а просто хуже, чем было, отчего ему дали снотворное. Когда явился архимаг Ямай Ясноокий, он тоже лишь подтвердил высказанную идею про обезболивание. Затем тревожно переглянулся с Юлианом, нехотя участвуя в их общей игре, и ушел восвояси.
Наутро у постели Морнелия, который продолжал лежать в опиумном забвении, собрался консилиум. Будучи лучшим веномансером, Юлиан высказался в пользу того, что болезнь короля давно развивалась подспудно, он измучился от болей, а случившееся лишь следствие.
– Его кровь отравлена, но не ядом, а перенесенными болезнями и общей слабостью, – утверждал он.
Заключив, что королю желательно постоянно находиться под действием снотворного, Юлиан передал слово лекарю. Лекарь согласился, затем добавил от себя медицинских терминов и закончил речь долгой витиеватой фразой.
Хотя и не весь консилиум поддержал это решение, но самые весомые слова были уже сказаны. А потом и вовсе точку в еще не зародившемся споре поставила королева:
– Мой супруг довольно натерпелся за годы правления: от предательства брата, отчего ослеп, до войны Трех королей. Забвение печалей в цветке забвений – это лучшее, что могут дать ему лекари!
И, демонстративно выказывая супружескую преданность, королева в тот же день перебралась в покои к своему мужу, дабы служить ему. Ее кровать придвинули к его кровати, и она стала хранительницей его покоя, а точнее, надзирательницей, отслеживающей действие дурмана.
Так, после сговора нескольких лиц, король оказался под постоянным действием опиума, которым его опаивали и заставляли дышать с утра до ночи. Когда его тощее тело становилось предметом споров консилиума, в дело вступали настойки, изготовляемые Юлианом. Лекарь давал их больному, вызывая таким образом приступы диких судорог, чтобы убедить собравшихся, что без опиума король уже не сможет победить боль. Юлиану начинало казаться, что оскверненное демоном тело начинает изживать самое себя. Он вспоминал, как вечно мерз Пацель, как мерз Вицеллий. Их сосуды будто подвергались некоему разрушительному воздействию изнутри, начинали болеть. Изучая генеалогию Молиусов, он находил описания уродств даже там, где, казалось, их линия должна была прерваться. В свое время многие мирологи и летописцы ночами корпели над генеалогией королевского рода, но, если ты не знаешь, где и что искать, не найдешь. Тем не менее многие правители если не умирали от кинжала или яда, то часто доживали до очень зрелых лет. А когда зародилась целительская магия, отец Морнелия – Горацио – и вовсе дожил до преклонного возраста, что внушало надежду.
Пока старый король пребывал в опиумном безволии, бразды правления перешли к Элгориану. Юный принц почувствовал на своих плечах еще больший груз ответственности. А в то время, пока он перенимал дела, к нему уже ехала юная принцесса в украшенной вороньими монетками повозке. Их брак был призван подтвердить захват Айрекка.
* * *
Спустя четыре года
Расчет Юлиана оказался верным: демону нужно было ясное сознание, чтобы творить магию. Будучи опьяненным, в лежачем состоянии, он не представлял опасности. Пока. Но все вовлеченные в заговор понимали, что, когда тело умрет естественной смертью, демон скинет оковы и отомстит.
Тем временем Элгориан надел на себя корону в виде древесных корней, за которые цеплялись бронзовые фениксы. К нему прибыла принцесса Каргона. Она была старше его на два года, что не помешало им найти общий язык. Каргона не отличалась красотой, имела нос горбинкой, легкую сутулость из-за ночных чтений и часто щурилась – ее облик сплетался с покровительницей Айрекка, вороньей матерью Офейей. Однако, как и богиня, девушка имела весьма миролюбивый нрав и несвойственную юности мудрость. Когда король отбыл в военный поход спустя несколько проведенных месяцев с молодой женой, она уже была беременна.
Юлиан повсюду сопровождал его, не снимая золотую воронью маску даже ночью. И действительно, меры эти были обоснованными. Элгориан обзавелся каштановой бородой, а также парой шрамов, руки его налились силой, и со своим вечным советником, который не постарел ни на год, они стали выглядеть почти ровесниками.
От этого игра со временем становилась все более опасной.
Они вернулись после тяжелых походов на Сатрий-Арай, где свирепствовали горцы со своими набегами на Бахро и Джамогеру. Захватить их не представлялось возможным. Сами горцы называли себя людьми ветра, и в этом крылась толика правды, ведь у них не было столицы. Даже богами их являлись не Праотцы, а пустынные гарпии, небо, скалы и солнце – этим сатрийарайцы напоминали скорее дальние южные народы, произошедшие от юронзийцев, чем оседлых рассиандов. Поэтому поход имел целью скорее утолить жажду горячей крови Элгориана. Тем не менее врагов у новой империи не осталось. Отдельные ненавистники, мелкие колючие заговоры, неустойчивые соседи, порой совершающие набеги, – это было. А вот устрашающих врагов, каким казался в свое время Нор’Эгус, уже нет. Элегийская империя готова была поглотить весь Юг своей разинутой пастью, в которой сверкали, что клинки, золотые зубья, и во многом ее целостность обеспечивал принц Элгориан.
Он вырос умным, находчивым, чрезвычайно храбрым, по-королевски великодушным, хотя порой бывал вспыльчив. Глядя на него, Юлиан часто задавался вопросом, как так сложилось, что ягненок на заклание превратился во льва, и нет ли в этом злой насмешки судьбы?
* * *
Порой определенные стечения обстоятельств,
