что Ферди угодил к ним в лапы?!
– Не берусь утверждать, но вполне вероятно.
– Я возьму меч, – страшным голосом вскричал Сантьяго, – пойду к еврейским лавкам у Пуэрто де Тьерра и буду убивать выродков одного за другим, пока они не признаются, куда дели моего брата!
– Санти, сколько раз я тебе повторял: в гневе ничего не предпринимай. Как правило, поступки, совершенные в раздраженном состоянии, только запутывают положение, а не упрощают.
– Злодеи должны понести наказание!
– Ты прав, Санти, – мягко произнес падре Бартоломео, – но для этого нужно доказать, что они злодеи. Справедливость прежде всего!
– А вот этот, которого сегодня сожгли, – настаивал Сантьяго, – ел мацу на пасху?
– Думаю, что да.
– Какие еще доказательства вы ищете, святой отец? Каждого, чьи губы прикоснулись к этой адской стряпне, можно сжигать на костре.
– Молодость, горячее сердце, – вздохнул падре. – Знай же, что под давлением святого креста и, главное, опасаясь возмездия, многие евреи оставили свой мерзкий обычай. И теперь, чтобы сжечь негодяя, мы должны получить неопровержимые доказательства.
– Мы – это кто? – спросил Сантьяго.
– Трибунал святой инквизиции Кадиса. Поверь, Сантьяго, я не меньше тебя хочу разделаться с проклятым семенем Иуды. И у меня, опять же поверь, есть для этого все возможности и средства. Но! – Падре Бартоломео поднял вверх указательный палец, его излюбленный жест, хорошо знакомый Сантьяго по проповедям. – Иисус велел нам сдерживать себя, быть веротерпимыми и справедливыми. Я никогда не думал, что справедливость окажется для меня столь тяжким бременем.
Он ласково провел пальцами по большому кресту на груди и продолжил:
– Давай рассуждать здраво, Сантьяго. Предположим, ты убьешь трех-четырех евреев. Разумеется, никто о них не пожалеет, но цель не будет достигнута. Ведь среди убитых может оказаться именно тот, кто знает про Ферди, тогда ты своими руками обрежешь ниточку. А уцелевшие испугаются и затаятся еще больше. Не давай волю гневу, тут нужно действовать с умом и осмотрительно. Предоставь это мне.
– Но почему же вы раньше не начали поиски, святой отец?
– Почему ты так решил, Сантьяго? Начал, да еще как. К сожалению, не все усилия немедленно венчает успех. За прошедшие два дня ты сам успел в этом убедиться. Когда твое бешенство схлынет, попробуй еще раз взвесить положение, взглянуть на него под разными углами. Может быть, Всевышний пошлет тебе иное понимание. А сейчас давай вместе помолимся за успех поисков. – И падре Бартоломео снова опустился на колени.
Когда Сантьяго – наконец-то! – вышел из собора, он обнаружил пустую площадь. Толпа уже разошлась, у обуглившегося столба свисали на цепях останки казненного, угли под ним еще тлели. Солнце стояло прямо над головой, на всей площади не было ни клочка тени, и бедолага-стражник погибал от жары, точно приговоренный к сожжению на медленном огне.
По дороге домой Сантьяго почувствовал, что его гнев куда-то пропал, и понял, для чего падре Бартоломео затеял столь длинную молитву. Следуя совету святого отца, он принялся вновь обдумывать ситуацию и быстро пришел к неожиданному для себя выводу.
Версия падре Бартоломео совершенно не совпадала с предположениями Аделберто и Гонсалеса. И тот и другой твердили о содомитах, о евреях не было произнесено ни одного слова. Если бы предположение падре Бартоломео было хоть сколь-нибудь реально, оба пройдохи хотя бы упомянули о такой возможности. С другой стороны, падре даже не вспомнил про содомитов. Кому же верить?
Как ни крути, Гугу захватили не евреи, то есть подтверждается первое предположение, а не второе. Сантьяго вдруг вспомнил слова Росенды про кровожадных андалузцев и сник. Как все похоже! Надо поговорить с отцом, может, он объяснит!
Дверь открыл уже знакомый стражник. Узнав Сантьяго, он молча отодвинулся, освобождая проход.
– Хуан-Антонио, – позвал Сантьяго. Послышался звук шаркающих шагов, и в прихожую из коридора медленно вошел старый слуга.
– Где отец?
– На крыше, с голубями.
Перескакивая через ступени, Сантьяго взбежал на третий этаж и по приставной лестнице выбрался на плоскую крышу. На ее краю была выстроена внушительных размеров голубятня. Гранд де Мена в перепачканном халате, который он непременно надевал, поднимаясь на крышу, стоял, задрав голову, и улыбался.
– Гляди, гляди, – крикнул он, заметив сына, – ишь, как кружит!
Он указал пальцем куда-то вверх, и Сантьяго, вслед за ним задрав голову, заметил белую точку в ослепительно голубом небе. Голуби никогда его не интересовали, и сколько отец ни пытался привить ему вкус к этой забаве, он оставался совершенно равнодушным.
Точка начала стремительно падать вниз, прямо на крышу, Сантьяго подумал, что с голубем что-то произошло и он сейчас расшибется в лепешку, но тот внезапно расправил крылья, сделал круг, сбрасывая скорость, и мягко опустился прямо под ноги гранда. Тот вытянул руку, голубь взлетел и уселся на нее возле локтя. Гранд нежно погладил птицу указательным пальцем по головке, и голубь в ответ глухо заворковал.
Сантьяго решил подождать и не портить отцу настроение тяжелым разговором. Заметив на правой лапке голубя серебряное колечко, он спросил:
– А зачем это кольцо?
– О, это старая магия, – усмехнулся гранд де Мена. – Написано в древних книгах, будто серебряное кольцо помогает птице ориентироваться в пространстве и находить дорогу домой.
Он посмотрел на сына, словно ожидая вопроса, но тот молчал. Понимая, что голуби отвлекли отца от мрачного настроения, он был бы рад поддержать этот разговор, но мысли почему-то смешались, и на ум лезли только вопросы о евреях, инквизиции и содомитах.
– Ну, блуждать особо ему негде, – продолжил гранд, не дождавшись вопроса, – поэтому я окольцевал его на всякий случай. Если честно, это просто метка. Видишь, – он взял левой рукой голубя, ловко перевернул лапками кверху и поднес к лицу Сантьяго, – три риски на кольце?
Сантьяго присмотрелся и утвердительно кивнул.
– Вижу.
– Значит – мой.
– Ну да, – сказал Сантьяго, изо всех сил стараясь поддержать разговор. – Голубей легко спутать, все похожи.
Гранд снисходительно усмехнулся.
– Лишь на первый взгляд. Животные как люди, у каждого свое лицо, свой характер, свои повадки – ошибка невозможна.
– Но ты же их метишь, значит, боишься перепутать.
– С кольцом только этот голубь. Он самый сильный, вожак, остальные следуют за ним.
Гранд открыл дверь голубятни, опустил внутрь птицу и закрыл дверь.
– Ты пришел с весьма решительным видом, Сантьяго. Наверное, хочешь поговорить о чем-то важном?
– Да! – воскликнул юноша, обрадованный тем, что отец сам начинает разговор. Он хотел спросить про кровь и евреев, но его язык вдруг обрел самостоятельность и стал произносить нечто иное. Прислушавшись, Сантьяго понял, что язык выбрал главное, отбросив в сторону примеры и ответвления. Ему оставалось только слушать себя самого, удивляясь, насколько точно
