Какой на вкус была эта мутная вода! Знаю, как безумно больно тебе было… Чувствовала! Боже, я ведь думала, что все это просто кошмары… Боже мой… Ян… — захныкав, в сумасшедшем порыве покрываю поцелуями его лицо. — Я в ужасе, что все это не сон, а реальность… В ужасе от того, что ты перенес… От того, что мог не… — последнее и озвучивать страшно. — Мне укрыть тебя хочется, Ян…
Он сдавленно прочищает горло и поворачивает голову в сторону. Замираю, когда замечаю, как дрожат мускулы его лица. В некоторых местах мелко-мелко, будто нерв защемило. В других прям остро играют. Ноздри раздуваются, желваки ходят, и слышен скрежет зубов.
— Почему ты не позвонил мне? Не написал? Хоть бы с мамой передал, что беда случилась! — выпаливаю крайне эмоционально. Обхватив ладонями его лицо, заставляю снова на себя смотреть. — Ян!
Нечаев морщится. Хмурясь, с чувствами какими-то сражается.
— Потому что не хотел, чтобы ты знала, Ю. Разве не понятно? — толкает жестко. Я вздрагиваю. Он это видит и вздыхает. Чуть смягчаясь, поясняет: — Я не был уверен, что вернусь к полноценной жизни. Врачи не давали гарантий. А я тебе что сказать мог? Что все отлично? Чтобы ты ждала? Не хотел давать ложных надежд.
Эти слова вызывают у меня шок.
Шок, после которого я срываюсь на крик:
— Ты сейчас шутишь? Каких ложных надежд? Я бы примчалась к тебе!
Ян сглатывает. Приоткрывая губы, вдыхает через рот.
Глядя на меня из-подо лба, мрачным тоном выдает:
— Я лежачим был, Ю. Долгое время без поддержки не получалось сидеть. Я, блядь, самостоятельно не мог даже поссать. Мне перед родителями было стыдно. Что о тебе говорить?! Ходунки, костыли, трость — все это прошел поэтапно. Моими кошмарными снами были ситуации, в которых ты об этом узнаешь и представляешь меня калекой! Понимаешь, о чем я? Какой там быть рядом и все это видеть?! Одиннадцать месяцев в Германии — это операции и реабилитация. Я вернулся к тебе, как только научился уверенно ходить. Раньше не мог. Сейчас понимаю, что надо было как-то по-другому… А как, я, честно, не знаю, Ю. Ты часто говорила, мол, я мудр не по годам. Выходит, что нет, раз допустил, чтобы ты себе вены порезала.
— Не смей, — шиплю задушенно. — Не смей брать на себя ответственность за мою слабость! За мои глупые решения! — говорю расшатанным голосом.
А он, напротив, твердо и уверенно:
— А я буду. Буду брать, Ю.
— Нет, нет… — вновь тон меняю. Поглаживая его щеки, умоляю: — Не надо, Ян. Не надо.
— Обними меня, и помолчим.
— Да как же тут молчать?..
Сам обхватывает руками. Прижимает к себе. Спрятав лицо у меня на груди, так отрывисто вздыхает, что у меня по всему телу волоски дыбом встают. После этого волна дрожи прокатывается и по крупным плечам Нечаева.
— Ян… — глухо его имя толкаю. Зарываясь пальцами во влажные волосы, ласково повторяю: — Ян…
— Девочка моя…
Мурашки на моей коже не исчезают. Он с таким трепетом шепчет, с такой нежностью гладит, с такой любовью к себе прижимает… Не то, что не дрожать, невозможно не плакать.
— Прости меня, Ю.
— Нет! Нет, не смей просить у меня прощения! Не за что!
— Я не справился. Подвел тебя. Не был рядом, когда больше всего нуждалась.
— Это не твоя вина! — хочу кричать, но получается слабо. Голос тонко-тонко звучит. Кажется, вот-вот порвется какая-то связка, и я замолкну навсегда. — Слышишь меня? Ян? Ты меня убиваешь сейчас, когда на себя все берешь! Хватит! Не смей! Я прошу тебя… — срываюсь на плач, когда он начинает целовать мое запястье, и я чувствую капающую с его губ горячую влагу. — Ян… Это я слабая была… Я… Только я… Ты молодец… Ты для меня выше всех! Я других таких не знаю. Ты уникальный человек. Ты всех перерос. Мой Ян Титан. Ты всех их сделал. Ты этот мир победил! Врачи гарантий не давали? А я бы в тебе не сомневалась. Я бы знала, что ты снова пойдешь. По-другому и быть не могло, Ян. Слышишь, Ян?
Он что-то мычит. И от этого мучительного стона у меня новая дрожь летит.
— Ты — моя сила, Ю. Ты — сила, которую я просил у Бога в минуты слабости. Обращаясь к нему, всегда тебя вижу.
Прижимаясь губами к моей шее, Нечаев долгое мгновение молчит.
После паузы поднимает голову. Смотрит прямо в глаза. Все еще болезненно, но при этом осознанно и с той обволакивающей силой, которая дает надежную опору.
— Я исчез, как ты сказала. Ушел и пропал. Это правда, — говорит уверенно, взвешенно и успокаивающе. — Наверное, эгоистично, но я хотел, чтобы ты запомнила меня не тем парнем, которого поломали у карьера. А тем свободным, реактивным, бесшабашным, смеющимся, мужественным, храбрым, целеустремленным, как ракета, пацаном, который, вопреки всем и вся, смог тебя добиться. Влюбленным в жизнь, в футбол, в людей и бескрайне, по самую, блядь, макушку вмазанным в тебя, Ю. Тем, для кого ты всегда была особенной.
На моем сердце будто последний замок слетает, а из души весь холод уходит.
Слезы льются, но больше в них нет горечи.
Облегчение — вот, что я чувствую. Исцеление.
— Я запомнила, Ян… А еще тактичным, надежным, терпеливым, нежным и страстным. Тем, кто дороже всех. И даже ложь, которую мне со всех сторон навязывали, не смогла этого изменить. В глубине души я все равно знала, что ты тот, кого видела я. Не такой, как все. Самый лучший. Родной.
Сморщившись, мой Нечаев поджимает губы, шумно вдыхает и начинает учащенно моргать.
— И сейчас… Скажи, Ян… Когда ты узнал про мои вены, твои чувства ко мне изменились?
— Меньше я любить тебя не стал, если ты об этом, — бормочет он приглушенно, глядя прямо в глаза. — Наоборот, Ю. Эти чувства еще больше углубились.
— Вот и я, Ян. Люблю тебя еще сильнее.
Нечаев притягивает меня к груди. Застывает. А потом я слышу тот самый вздох облегчения, который и предшествует исцелению.
— Что за укол ты себе в ванной делал? — спрашиваю еще пару минут спустя, едва разрываем объятия, чтобы Ян мог встать и подбросить дров.
Не смотрю на него. Даю дополнительное время собраться с духом.
Он неторопливо укладывает свежие поленья в камине, ставит на место защиту и, лишь возвратившись ко мне, отвечает.
— По всему моему телу титановые пластины, винты, стержни, спицы, импланты, — делится так просто, словно это ерунда какая-то. — В бедре одна хреновина треснула и сместилась.
— Господи… Это опасно?
— Воспаление
