танковыми гусеницами, встретили их гробовым молчанием: ни лая собак, ни детского щебета, ни переклички петухов, лишь потрескивание догорающих домов и деревьев.
– Вот это вы называете чес? – спросил американец, но все отвернулись от него и молчали.
– Это называется война, полковник, – нарушил тишину Сарматов.
Он смотрел на лежащие на мокрой после ливня земле трупы вооруженных мужчин, трупы домашних животных, на горящие дома и, не скрывая гнева, бросил наконец:
– У войны, как видишь, паскудное обличье, полковник.
На пересечении двух узеньких улочек они наткнулись на лежащую в луже крови русскую куклу-неваляшку. Бурлак поднял пластмассовую куклу, покрутил ее в руках и разгневанно бросил ее на землю. С печальным звоном запаянного в нее колокольчика неваляшка откатилась в сторону. Бурлак, всхлипывая, со звериной яростью стал втаптывать куклу в грязь.
– Сколько можно?! – кричал он. – Сколько можно, а?! С-с-суки! Пидарасы! – Бурлак схватил Сарматова за грудки: – Ты мне ответь… ответь, командир, кому нужна эта война?!
Сарматов коротким резаным ударом двинул его под подбородок. Бурлак снопом повалился в грязь и зашелся в рыданиях, сквозь которые прорывались бессвязные слова:
– Не могу больше! Не могу!
В конце улочки появилась тощая фигура с белой бородой и в размотанной чалме. Алан направил в ее сторону ствол пулемета.
– Отставить! – сказал Сарматов. – Это мулла.
Старик с немигающими белесыми глазами прошел, как призрак, между ними и уже у самой мечети, повернувшись, поднял вверх худые руки и что-то выкрикнул.
Сарматов хлопнул Бурлака по спине и сказал:
– Вань, поднимайся, пошли!..
Тот встал и, глядя в сторону, пробормотал:
– Прости, командир, с резьбы сорвался!..
– С кем не бывает! – кивнул Сарматов.
Окраину кишлака они преодолели бегом.
– От кишлака подальше, мужики! – приказал Сарматов. – Вернутся жители – отыграются на нас.
* * *
Афганское солнце снова палило что есть мочи, будто стараясь испепелить этих непрошеных гостей. Бойцы бежали изо всех сил, с шумом вдыхая и выдыхая раскаленный воздух. В их воспаленных, полуослепших глазах уже плыли концентрические огненные круги, пот заливал глаза и белой солью выступал на изодранной одежде.
– Держаться, мужики! – прохрипел прикованный к американцу Сарматов. – Держаться, держаться, полковник! В Оклахоме тебя ждут дети, так что держись, мать твою!..
– Ты крейзи! Псих! – простонал американец. – Разве можно в таком темпе?!
– Что, в плен к «духам» захотелось? – оскалился Сарматов. – В последнюю минуту мы отходняк сыграем, но пока еще не вечер! Шагай, шагай, полковник, – эта дорога ведет в Оклахому!..
– Если я остановлюсь, ты ведь меня пристрелишь, да, майор?
– Мне бы очень не хотелось этого делать, полковник! – ответил Сарматов.
– Мне тоже не очень хочется умирать! – буркнул американец, прибавляя шаг и видя, как впереди них ходко шагали Бурлак и Алан.
– Очухался? – участливо спросил Бурлака Алан.
– Прав командир, – отворачиваясь, сказал Бурлак. – Гнать меня со службы надо. Погоны в сундук и завербуюсь на Чукотку!
– Почему на Чукотку?
– Родился я там. Отец там долго пахал после колымского лагеря…
– Ко мне в Дигори поедем, слушай! – воскликнул Алан. – Мама осетинские пироги испечет – пальчики оближешь! Родственники со всей страны приедут в гости!..
– В Дигори? – усмехнулся Бурлак. – А своего божьего одуванчика куда я дену?
– Вах, с нами поедет! Воздухом гор дышать будет – сто лет жить будет!
– Твоими бы устами да мед пить! – вздохнул Бурлак и, оглянувшись, озабоченно произнес: – У командира ногу-то как разнесло, но вида не подает!..
– Иногда мне кажется, что он железный! – согласился Алан.
– Мало таких мужиков осталось! – вздохнул Бурлак. – Жаль, что мы его женить не смогли, хотя, может, еще…
Договорить Бурлак не успел. Из-под его ног вырвалась ослепительная вспышка, расколовшая под ним и Аланом бурую афганскую землю…
Взрыв мины отбросил Сарматова и американца в придорожный кустарник. Не замечая боли от впившихся шипов, они с ужасом смотрели на зияющую поперек дороги, клубящуюся ржавым дымом воронку и на распростертую рядом с ней странно укороченную фигуру; второй фигуры видно не было: лишь там и тут на дороге валялись окровавленные, разорванные страшной силой комья человеческой плоти.
Издав звериный рык, Сарматов оборвал цепь наручников и бросился к распростертой на дороге фигуре.
– Алан! – со стоном вырвалось из его горла.
Там, где должна быть рука Алана, хлестала пульсирующим фонтаном кровь, на месте ног багровела большая лужа… Почувствовав прикосновение руки, Алан с трудом открыл белые от муки глаза и шепнул:
– Командир, ты не сможешь… Дай мне в руку «стечкина»… – сглотнув кровь, он продолжил: – Маме не надо… У мамы сердце… Отцу, братьям – они мужчины… Скажи: Алан воевал и умер… умер как мужчина.
Лицо Сарматова закаменело, но времени на раздумья не было. Он понимал, что каждая секунда лишь продлевает его муки. Сарматов вложил в уцелевшую руку Алана взведенный пистолет и сказал:
– Ты воевал и… и умер как мужчина, брат мой, Алан!
– Отвернись, командир! – пытаясь улыбнуться белыми губами, попросил тот.
Зажав ладонью рот, чтобы не выпустить из груди рвущийся наружу крик, Сарматов отвернулся. Через мгновение за его спиной раздался сухой хлопок выстрела…
* * *
Не оглядываясь, майор подошел к оглушенному взрывом американцу и рывком поставил его на ноги. Отстегнув с его запястья браслет наручника, он показал стволом автомата на дорогу.
– Полковник, – хрипло произнес он. – У меня больше нет возможности выполнять задание, уходи.
Американец, посмотрев в глаза Сарматова, в которых застыла нечеловеческая боль, попятился назад и вдруг выкрикнул на чистейшем русском языке:
– Варвар! В лицо не можешь!.. В спину можешь!.. Не дам тебе такой радости!.. Стреляй, сволочь!.. Стреляй, фанатик сумасшедший!
– Полковник, я русский офицер, а не палач! – ничуть не удивившись лингвистическим успехам американца, сухо ответил Сарматов и продолжил: – У меня был приказ – доставить тебя живым, и никто не давал мне приказа на твою ликвидацию. Не теряй времени, уходи, полковник! – добавил он и бросил к его ногам рюкзак. – Там продукты и деньги. Твои «зеленые», много… Попадешь к людям Наджибуллы, попытайся откупиться. Вон пулемет – возьми, кто знает, что тебя ждет…
Не сводя с него взгляда, американец попятился к дороге.
– Не поминай меня лихом, полковник! – сказал Сарматов. – Служба у меня такая, сучья!
Американец, наткнувшись ногой на пулемет, подхватил его и, передернув затвор, направил ствол на Сарматова. А тот, лишь усмехнувшись, надел на свой автомат штык-нож и, повернувшись к американцу спиной, вонзил его в бурую, спекшуюся землю.
Не сводя с него ствола, американец отошел в сторону поворота дороги, но, удалившись на некоторое расстояние, остановился и, опершись на пулемет, посмотрел на Сарматова, продолжающего копать могилу.
Вонзая в бурую землю штык-нож, майор выковыривал твердые
