солдаты такие же грязные, неопрятные. Я видел, как они выходили из города. Банда, а не войско.
— У них тоже не было ни капли воды.
Хохот. Долгий, ликующий хохот, прерванный, словно ударом ножа, словами, произнесенными молчавшей до сих пор Галиной. Сказанными на чистейшем немецком языке:
— Солдаты, идущие в плен, не могут хорошо выглядеть. Армия Наполеона во время отступления ничем не напоминала его победоносных войск. Вы, когда проиграете войну, тоже будете неважно выглядеть.
Выстрел в потолок. Один, второй, третий. Разъяренные, красные физиономии.
— Ты что, не знаешь, с кем говоришь? Отвечай! Не знаешь, кто мы?
— Не знаю.
— Как? Не видела наших флагов, наших машин у ворот? И какие на них номерные знаки?
Отозвалась Анна, обратившая внимание на автомобили:
— Там написано «Pol». Номеров не помню.
— Значит, видела. Знаешь. Тогда скажи этой идиотке. Быстро! Переведи. Что означает «Pol»?
— Не знаю. Но думаю, что это…
— Ну! Быстрее!
— Думаю, что «Польша».
Молчание. Удивленное, недоверчивое: неужели кто-то может быть столь наивен, столь глуп. Вдруг самый старший из немцев рассмеялся. Остальные переглянулись и тоже захохотали.
— Ну и дура! Я же говорил вам. Это какие-то ненормальные девки, идиотки. Хорошо! Так я вас спрашиваю: знаете, в чьих вы руках? Что это за мундиры, фуражки, знаки различия?
— Нет.
— В вашем доме разместилась Sicherheitsdienst. Служба безопасности. Да-да! СД. Теперь знаете?
Анна молчала, как в былые времена, когда Ианн впадал в ярость и ни один ответ его не устраивал. Но Новицкая пожала плечами:
— СД? Не знаю. Никогда не слышала.
— Хватит!
Когда человек заявляет, что он волк, его следует бояться. Но ни одна из девушек не испугалась. Они ничего не знали ни о гестапо, ни о службе безопасности. Варшава еще не сталкивалась с захватчиками, еще не существовало застенка в аллее Шуха. Поэтому дальнейшее словесное запугивание становилось бессмысленным. Оставалось направить дула пистолетов в грудь жительниц бывшей столицы и спрашивать прямо, со злобой, с пьяным упорством повторяя одно и то же:
— Итак! Кто первой идет в постель? Кто?
Они молчали или отвечали «нет!». Им кричали о великой чести, выпавшей на их долю, о том, что им посчастливилось и они только этим отделаются, прежде чем будут вышвырнуты взашей из офицерской квартиры. Что иногда, да, иногда даже забавнее преодолевать сопротивление, чем брать то, что само идет в руки. Со страха.
— Вот ты! Значит, ты не боишься? Нисколько?
— Нет.
— Хорошо. Пойдешь первой. Откуда ты знаешь немецкий? Полунемка?
— Я полька и останусь полькой. Я преподавала немецкий язык в школе.
— Больше никогда не будешь никого учить. Конец! Славянину достаточно уметь расписаться. Поняла?
— Да.
— Наконец-то! Если не научитесь всегда отвечать «да», от вас и следа не останется. Мы сотрем этот город с лица земли. Пью за победу! За взятие крепости Варшава!
Тосты. Выкрики «Хайль! Хайль!». Обрывок какой-то песни, и снова осоловевшие глаза устремлены на них.
— Ну? Идете? Сами? Добровольно?
— Нет.
— Чушь! И осторожнее! Так можно расстаться с паршивой жизнью!
— Именно паршивой. Мы обе грязные. Больные и вонючие…
Выстрел за выстрелом. На сей раз в буфет, из которого посыпалось стекло. Одна свеча упала, погасла. Анна была уверена, что настал ее последний час, что не остается ничего иного, кроме как подбежать к выбитому окну и броситься вниз, на каменные плиты двора. Прабабка говорила когда-то, что порой сквозняк, захлопнув дверь, отворяет окно напротив. Но то были слова. Настойчивые приставанья этого пьяного офицерья могли закончиться только выстрелом, и единственным выходом было кинуться к окну эркера…
Она гнала прочь искушение, а оно приходило снова. Вдруг дверь распахнулась, вбежал какой-то солдат, отдал честь и что-то сказал.
На этот раз Анна не поняла сказанного, но догадаться было нетрудно: офицеров куда-то вызывали. Все вскочили, отодвигая рюмки и роняя стулья. Поспешно приглаживали волосы, застегивали мундиры. Старший кивнул блондину:
— Унтерштурмфюрер Хорх! Заприте этих баб в ванной. Окон там нет, так что не удерут. Пусть умоются остатками воды. А когда вернемся, они узнают, что такое «Pol» и СД.
Было четыре часа утра, когда Анна с Галиной, измученные, едва державшиеся на ногах, очутились наконец в ванной, одни. Проскрежетал в замке ключ.
В ванне было немного мутной воды. Пламя свечного огарка колебалось, дрожало, грозя вскоре погаснуть.
— Ну и холодно здесь, — пробормотала Галина.
— К счастью.
— С ума сошла? Сама зубами стучишь.
— Это пустяки, пустяки.
Анна подошла к плоскому белому шкафу, занимавшему часть стены, и вдруг сказала почти весело:
— Окна ванной и кладовой выходят в вентиляционную шахту. А поскольку оттуда тянуло не столько свежим воздухом, сколько холодом, окошко загородили шкафом.
Новицкая резко обернулась.
— Ты уверена?
— Да.
— А окна далеко друг от друга?
— Совсем близко. Лишь бы свеча не погасла. Быстрее!
Они осторожно отодвинули шкаф, стараясь не шуметь так как не были уверены, что в доме никого нет. Повеяло холодом — в окне не осталось ни единого стекла. Вытянув руку со свечой, Анна пыталась что-то разглядеть в темноте.
— Окно в кладовке открыто. Хуже, что Леонтина всегда запирает ту дверь на ключ. Но другого выхода нет. Я пойду первой, совсем недавно лазила на самые высокие деревья. Потом помогу тебе. Свети.
Действительно, окна разделяла только узкая полоса стены, но вентиляционная шахта, холодная, темная, уходила вниз, в пустоту. Не оставалось ничего иного, как встать на карниз и прыгнуть в другое окно. Когда-то именно так, с размаху, Анна прыгала в волны океана…
— Это безумие, — шепнула Новицкая.
— А ты знаешь другой способ? Здесь не на что встать. Посвети.
Анна прыгнула, и ее оглушил звон бьющихся стеклянных банок, грохот падающих жестянок. Лишь на мгновенье она потеряла равновесие, но это было уже в кладовке, по ту сторону пропасти. Сердце билось так же сильно, как тогда, во время прилива, когда она вынуждена была бороться за жизнь, а волны тянули ее на дно.
Дальше все пошло проще. Связанные полотенца послужили буксирным канатом, и через минуту обе девушки стояли в тесной каморке, пропахшей травами. В кромешной темноте.
— Мы здесь тоже заперты?
— Не знаю, надо проверить.
Анна ощупью сделала несколько шагов, уронила какую-то бутыль и едва не вылетела в коридор, так как дверь, о которую она оперлась, была снята с петель и лишь приставлена к дверной раме. Из столовой пробивался свет все еще горящих свечей.
— Что дальше? — услышала Анна позади себя шепот.
— Идем в комнатку за кухней, к Леонтине. Мама не должна нас видеть.
— Утром ее станут допрашивать. А может, и сегодня ночью.
— Скажет,
