Габриэль вспоминала слова Фрэн о том, что синьор Грассо советовал Форстеру танцевать с «дурнушками» и видела, как он старательно выполняет наставления своего друга. Форстер не пропустил ни одного танца, и в самом деле, танцевал с самыми некрасивыми девушками, толстыми матронами и престарелыми синьорами. Подносил им бокалы, подвигал стулья, сыпал комплиментами, был учтив и предупредителен, до тошноты, потому что Габриэль знала, зачем он это делает, и его галантность от этого выглядела изощренным издевательством над южными традициями и этикетом.
…Нельзя же так буквально понимать то, что сказал синьор Грассо?
Но, надо отдать ему должное, танцевал «этот гроу» красиво. Легко. Будто всю жизнь только этим и занимался. Но за этой лёгкостью и непринужденностью таилось нечто другое. Как за плавным тихим шагом тигра скрывается смертельная опасность, так и в этом человеке, в его действиях, Габриэль виделось вовсе не желание получить удовольствие от праздника. Все его движения были точны и выверены, словно танцы были для него работой, а не наслаждением.
…Неужели они все не замечают, что это всё фарс?
Габриэль рассматривала его внимательно и жадно, не зная чем объяснить своё любопытство. То, как он держал за талию своих партнерш, уверенно и сильно, заложив за спину вторую руку, как склонялся для поцелуя, как быстро кружил юных и был внимателен с пожилыми синьорами, всё это притягивало взгляд. И всё это ужасно раздражало.
Разглядывая его из своего тёмного укрытия, Габриэль хотела только одного, чтобы этому Форстеру упал на голову камень или бы он, танцуя, растянул лодыжку, а лучше две и ещё руку, и по этой причине не пришел к ним на то чаепитие, которое решил устроить отец.
— Твой Форстер занят Джованной, как видишь, — шепнула Фрэн, обмахиваясь веером, — ну, идём же! Неужели ты пропустишь всё веселье из-за какого-то «гроу»? Ты же никогда не была трусихой, Элла?
— Он вовсе не "мой Форстер"! Фрэн! Это даже звучит мерзко! И с чего ты взяла, что я его боюсь? Он просто мне… неприятен. Как… как… как лягушка, например.
Она уверила кузину, что всё в порядке, не хватало, чтобы Франческа рассказала всем о том, как она расстроена. Вальс сменила мазурка, а за ней ожидалась кадриль, которую Габриэль обещала потанцевать с племянником синьора Таливерда. Она прошла к столикам с вином и пуншем, но едва взяла в руки бокал, как позади раздался голос, который она хотела слышать меньше всего:
— Вижу с вашей ногой всё в порядке, синьорина Миранди, и я рад. Вы обещали мне вальс, надеюсь, следующий подойдёт?
Габриэль вздрогнула, обернулась, и ответила, глядя на него с вызовом:
— Разумеется, мессир Форстер. Но, боюсь, следующей будет кадриль и я уже обещала её другому синьору.
— Ну, тогда ему придется подождать, — он подал ей правую руку и добавил с улыбкой, забирая бокал другой рукой, — потому что следующим танцем точно будет вальс.
— С чего бы такая уверенность? — спросила она, вздернув подбородок и провожая бокал взглядом.
Мазурка стихла, а зазвучавшие вслед за ней аккорды подтвердили — это будет действительно вальс. Левая бровь Форстера чуть приподнялась вверх, и Габриэль с раздражением подумала, что вот сейчас он скажет: «Я же говорил». Но он склонился и шепнул ей на ухо, чуть коснувшись дыханием щеки:
— С того, что я заплатил за него этому седому усатому маэстро.
И его рука легла ей на талию, привлекая к себе так, что сердце у неё ушло в пятки.
— Заплатили? О Боги! Зачем? — воскликнула она с возмущением, кладя ему руку на плечо, на самый край, стараясь сделать прикосновение почти невесомым.
— Затем, что я хочу потанцевать с вами. Но вы не хотите танцевать со мной — пришлось пойти на маленький обман, — произнес он, снова наклонившись к ней, и на этот раз сердце у Габриэль чуть не выскочило из груди.
…Заплатить за танец? Пречистая Дева! До чего же всё это было неподобающе! Похоже, что этот человек вообще не понимает, что такое просто неприлично!
— Трудно придумать большую бестактность, мессир! Но вы даже как будто гордитесь этим? — сердито ответила она, отодвинувшись максимально далеко, отвела в сторону левую руку, и чуть отклонила голову. — Если девушка не хочет с вами танцевать, может быть, не стоит быть таким упорным?
— Я же гроу, упорство у нас в крови, — произнес он с усмешкой.
— Как стоять на своём ослу объяснять не надо! — выдохнула Габриэль и тут же прикусила язык.
…Как она могла такое сказать? Пречистая Дева! Так она скоро сама скатится до уровня «этих гроу»! А если он обидится?
Но он не обиделся, лишь улыбнулся и шутку явно оценил, а через мгновенье они сорвались в танец.
Она не могла припомнить ни одного настолько безумного танца — чтобы ей было так жарко и страшно одновременно. Танца, в котором она бы пыталась всеми силами отстраниться от партнера, быть как можно дальше, и не видеть его лица, и в котором бы партнер держал её так сильно и крепко, и так близко, словно она вся умещалась в его ладони.
И это невероятно пугало и злило.
…Неужели он не понимает, что такое личное пространство, в которое нельзя вторгаться?
Но вся беда была в том, что он понимал. И делал это специально.
— Вы хорошо танцуете, Элья, — произнес Форстер, наклонившись к её уху, когда они проходили первый круг, — вы, как лепесток, такая же невесомая и лёгкая. Как лепесток… розы…
— Вы можете не утруждать себя комплиментами! И для вас я не Элла, а синьорина Миранди. Попрошу вас воздержаться от излишней фамильярности, — Габриэль понадобились все её силы, чтобы сказать это с достоинством и не смотреть ему в лицо, потому что его слова обдали её горячим ветром странного возбуждения.
Он её отпустил, закружив, а когда она вернулась в фигуру танца — притянул к себе сильнее, и спросил, глядя прямо в глаза:
— Почему вы так строги со мной, Габриэль?
Она вспыхнула вся, от корней волос до пят от этой неприличной близости, и произнесла резко, оттолкнув его и поспешно отстранившись:
— А почему вы так фамильярны, мессир Форстер?
Он поймал её руку, закружил снова, и они пошли вторым кругом вальса, более медленным, чем первый.
— Неужели вы всерьез считаете, что я из тех женщин, кого можно купить за дюжину шляпок и туфель? — воскликнула Габриэль больше не в силах сдерживать раздражение. — Зачем вы вообще меня пригласили? Вы что же, считаете, что раз неотразимы и богаты, то имеете право говорить подобные вещи? Гордитесь своей дремучей невоспитанностью? Считаете, что танцуя с некрасивыми девушками, и делая вид, что они вам нравятся, вы добьетесь признания их родителей? Вы же лицемер! Презирать всех вокруг, изображать учтивость ради каких-то ваших целей, вот зачем вы здесь! И я, по-вашему, должна быть с вами любезна? А вы будете говорить обо мне всё, что вздумается? С чего вы взяли, что вам это позволено? — это она уже почти крикнула.
